“Невероятный человек, который все время выскальзывает из рук. Таинственен и недоступен…
Он играет раздвоение.
Те, кто рядом, должны думать одно, зритель — подозревать другое” — так описал Режис Варнье русского актера Олега Меньшикова. Точнее не скажешь. Конечно, друзья знают его другим — легким, заводным, искрящимся, азартным. Однако по-прежнему — недоступным и невероятным.
Есть люди, интервью с которыми — одно удовольствие. Говорят как пишут — складно и ладно. Олег Евгеньевич Меньшиков, человек-пружина, — птица совсем иного полета. Его речь — словно бетховенская симфония, вся на интонациях, эмоциях и полутонах, его жесты и мимика непередаваемы. Его порывы непредсказуемы. С грустью вынуждена констатировать, что огромная часть нашего разговора осталась за рамками данного текста. Эта часть и есть та тайна, которая отличает большого актера от простого рассказчика.
— Олег Евгеньевич, пишут, что полтора года как минимум вы не выходите на сцену в новых проектах и не снимаетесь. Куда вы пропали?
— Что значит «пропал»? Недавно вышла «Цитадель», я играю спектакль «1900», не так давно вернулся из Америки, где мы показывали «Игроков». Конечно, я выхожу на сцену не так часто, как мне того хотелось бы. Но я заложник ситуации, я сам выбрал свободный путь. Государственный театр мне глубоко неприятен, я считаю, что это абсолютнейший разврат — творческий. Это болото, высушить которое на сегодняшний день совершенно невозможно. Потому что все, кто там засел, очень сильно сопротивляются, им там нравится, они хотят быть хозяевами. А антреприза в нашей стране — довольно ругательное слово, хотя во всем мире театр только так и существует. У нас, получается, либо похабень какая-то, либо государственная сцена, середины нет. А я хочу найти эту середину, хотя возможностей у меня не так уж много. Я считаю, что в театре не должно быть главного режиссера — это же не армия. Не должно быть религий и иерархий... Хотя, наверное, кто-то скажет: легко ему так рассуждать, имея столько знаний. Но я действительно призываю от них отказаться, потому что, кроме ненависти, тщеславия, дрязг и зависти, ничего это не вызывает.
— Я читала, что в студенческие годы вы были настолько увлечены музыкой, что ставили любимые пластинки и танцевали или музицировали — наедине с собой.
— В молодости моим любимым жанром была оперетта. А сейчас у меня появился духовой оркестр, и я рад, что моя юношеская страсть к музыке наконец дошла до такого масштаба. В мае в рамках фестиваля «Черешневый лес» прошла презентация этого оркестра, которая вызвала бурю эмоций у публики. Честно говоря, я такого успеха не то что не ожидал — я его и в театре никогда не видел. Чтобы я ушел в гримерную, переоделся, а меня заставили снова облачиться в концертный костюм и вернуться обратно, потому что люди все еще хлопали и кричали «бис!», — такого не припомню. Это тот случай, когда я лишний раз убеждаюсь, что интуиция меня не подводит. Вот чем меня Бог наградил, так это интуицией. Насчет талантов, способностей — можно спорить, а вот по поводу интуиции — я уверен. И то, что с духовым оркестром я попал в точку, — целиком ее заслуга. Хотя, честно говоря, я не предполагал, что подобный проект может вызвать такой резонанс. Мы же сделали не спектакль или шоу, а всего лишь презентацию на пятьдесят минут. Значит, в этом есть смысл, и мы будем двигаться дальше. Я хочу сделать «Сильву», я... много чего хочу. Вопрос только — где?
— Вы довольны своей работой в «Цитадели»?
— Скажу вам нагло: я доволен. Это же огромный жизненный пласт — пятнадцать лет. Выдающийся режиссер. Те, кто пытается что-то бубнить про него, или обиженные судьбой, или ненормальные. Он выдающийся, и с этим не поспоришь. Про эпизод, когда Митю арестовывают и приводят на допрос, он мне сказал всего одну фразу... Я говорю: «Какая обалденная последняя сцена!» А Михалков в ответ: «Да. И он приходит такой веселый». Всё! И я понял, что надо играть. Вот на таком уровне мы с ним общаемся.
— А правда, что между вами и Никитой Сергеевичем черная кошка пробежала, вы поссорились?
— Нет, мы никогда с ним не ссорились и никогда не были друзьями. У нас замечательные творческие отношения, за которые я могу порвать глотку любому, кто скажет что-нибудь омерзительное. Назовите мне помимо него хоть несколько кинорежиссеров, с которыми в России можно работать. Если загнете пальцы хотя бы на одной руке, я вам буду аплодировать.
— А вы действительно отказались сниматься в его картине «12» в самый последний момент?
— Да. За четыре дня до съемок.
— И как вам удалось после этого сохранить отношения с Михалковым?
— Ну... ума хватило у обоих.
— Вы как-то обмолвились, что даже самым близким людям не можете доверять на сто процентов.
— Не знаю, в каком контексте я это говорил... Думаю, что самому себе-то доверять не всегда возможно. Что уж говорить о других. То, что происходит у человека в мозгах, раскопать, понять и расшифровать нереально. Это другая вселенная, другой космос. Я и в себе не всегда могу разобраться, что там у меня в голове творится, что с чем борется. Поэтому вопрос доверия... Каждый человек прав в том, что он делает, в любом своем поступке, даже если нам его поведение кажется неверным. Мы можем считать что угодно, но его это ни к чему не обязывает. Он просто желает то, что нужно. Ему.
— В свое время вышло большое интервью вашей бывшей девушки, где она подробно описывала свою жизнь с вами, какие-то совсем интимные моменты... Как вы отреагировали?
— Это исключительно ее дело. Как я мог реагировать? Я сам никогда ничего не рассказываю про свою личную жизнь. Если она решила рассказать — значит, ей по каким-то причинам это было необходимо. Мне жалко, что человек включает свой речевой аппарат только для того, чтобы — не обо мне! а о ней! — поговорили.
— Есть ли место, где вы чувствуете себя в полной безопасности?
— Да. Там, где море и солнце.
— Где вам комфортнее — дома или за границей?
— Везде, где мне хорошо. Не понимаю вопроса...
— Поясню: сейчас многие уезжают и семьи свои увозят, потому что здесь страшно жить. В России только наездами бывают — поработают и обратно.
— Да, я согласен с вами. Еще десять лет назад передо мной такой вопрос не стоял. А сейчас стоит. Я думаю над этим... И, возможно, куплю что-то за границей, чтобы обеспечить свою жену, своих будущих детей. Потому что я не очень надеюсь на нашу страну. Не очень...
— В таком случае не жалеете, что в свое время не остались за границей? Вы же блистали и на европейской сцене, и с Ванессой Редгрейв в Лондоне, да и «Игроки» собирали аншлаги...
— Нет, не жалею. Хотя иногда... У меня много вопросов вызывает то, что происходит у нас в стране. Сейчас, может быть, и жалею. Потому что я мог и остаться, и получить гражданство. Но тогда — дурной, молодой, — я не думал об этом. Раньше возможность была — желания не было. Теперь все наоборот. Ведь, по большому счету, нашей стране никто не нужен — ни ветераны, ни пенсионеры, ни врачи, ни учителя, ни актеры. Мы привыкли только опосля хлопать — когда это уже не нужно, поздно. Обидно, но она такая — наша Россия, необъяснимая, с завихрениями то налево, то направо. Их понять никто не может, и они уже немножечко... надоедают.
— А вы не хотите попробовать еще раз покорить Запад?
— Ой, вот мне нравятся эти вопросы: а не хотите ли вы?! В первую очередь надо спросить, а хочет ли этого Запад. (Смеется.) Нет. Я совершенно нормально существую, мне даже здесь никому ничего не хочется доказывать, а уж на Западе — тем более. С кем-то бороться, въезжать на белом коне... Нет, не надо мне коня, и въезжать я никуда не собираюсь.
— Вы действительно так не любите своего героя Костика из «Покровских ворот» или это тоже выдумки?
— Почему не люблю? Не читайте всю ту муру, которую обо мне пишут. Я очень люблю этого героя. Очень! Во-первых, он до сих пор существует, он живет. Во-вторых, Михал Михалыч Козаков меня когда-то пригласил в пятидесятые годы, и я там прожил прекрасную жизнь. Как же я могу все этого не любить... Чушь полная.
— Да, журналисты иногда немного сочиняют...
— Ага-ага! Они всё время сочиняют.
— С близкими людьми вы тоже сохраняете большую дистанцию или это только на посторонних распространяется?
— Знаете, я вообще не человек с большой дистанцией. Я абсолютно нормальный человек. Естественно, я не люблю, когда лезут ко мне в кишки. Ну а кому это понравится? Близкие мои могут подтвердить, спросите у всех (Олег обводит руками зал ресторанчика, где мы сидим. — Прим. авт.) — я очень хороший. (Смеется.)
|
||
|
фото: ИТАР-ТАСС |
— Вы счастливы в браке?
— Я — да. Вы знаете, семейная жизнь меня многому научила. В частности, научила быть ответственным за других. Раньше я никогда такой ответственности не чувствовал, только за себя отвечал. Был абсолютно наглый и эгоцентричный. А сейчас всё, что происходит в моей жизни, касается не только меня.
— Скажите, до свадьбы вы так себе и представляли...
— Да. Свою жену я именно так себе и представлял.
— Вам пришлось как-то перекраивать себя ради семейной жизни? От чего-то отказываться?
— А как же! Ты теперь не один, ты — вдвоем. Когда столько лет живешь холостяком, а потом становишься вдруг женатым, на многие вещи начинаешь смотреть иначе. Каких-то конкретных привычек, с которыми я расстался, назвать не могу — тут всё в комплексе. Мировоззрение меняется. Я начал думать не только о себе. Я начал думать о моей женщине — что вот сейчас она сидит, она ждет. Она учит меня... быть рядом. Я всегда говорю: любовь — серьезная работа. Над этим каждый день надо вкалывать, это огромнейший труд!
— А разве не полет?
— Полет — это влюбленность. А любовь — совсем другое. Это вот взять, человека обнять и отвечать за него. Отвечать навсегда, на всю жизнь.
— Вы мечтаете о детях?
— Безусловно!
— Вы как-то сказали, что нужно расстрелять того человека, который придумал паспорта.
— Ну да. Только где ж его найти?!
— Чем провинился этот несчастный? Вам так не нравятся напоминания о возрасте?
— Не-не-не, я вас умоляю. Что мне этот возраст?! Просто чем больше читаешь, учишься, тем явственнее понимаешь, что все это смешно.
— Для артиста возраст — друг или враг?
— Ни то и ни другое. Для артиста возраст — показатель. Как говорила Коко Шанель, в двадцать лет ты имеешь то лицо, которое тебе дала природа, в сорок лет — то, которое вылепила жизнь, а в пятьдесят — то, которое ты заслужил.
— Как вы заслужили свое лицо?
— Ну, пластических операций я не делал, несмотря на то что газеты утверждают обратное.
— А смогли бы?
— Если нужно будет — конечно, сделаю, без проблем. Что тут такого? Просто нет такой необходимости. Поэтому я просто играю в футбол, хожу в баню...
— SPA посещаете?
— Нет, но у меня есть врач, который следит за моим лицом. Вот и все, не более того.
— Вы хотели бы вернуться в свою юность?
— Нет, не хотел бы. Я отлично понимаю, что юность прошла, ее больше никогда не будет. Это нереально — туда вернуться. Есть то, что осталось позади, и то, что ждет впереди. Меня больше интересует второе. Я бы хотел в будущем никому не надоедать. И быть самостоятельным человеком.
— Чего вы в жизни боитесь?
— Я боюсь... быть обузой для родных, близких людей. Я бы очень этого не хотел.