В конце весны сразу несколько видных российских чиновников заявили о том, что кризис, потрясший страну в конце 2014 года, закончился — и в самое ближайшее время нас ждет восстановление экономического роста, а далее — только успехи и благоденствие.
Как часто водится у нас, практически немедленно после этих деклараций статистические службы выдали данные об углублении экономического спада в апреле по сравнению с первым кварталом. Так чему же верить — цифрам или словам, фактам или пожеланиям? Чтобы ответить на этот вопрос, я посоветовал бы обратить внимание на две черты, характеризующие наши экономические проблемы.
Первая касается того, как этот кризис начался и как он развивается.
Я даже не буду говорить о том, что в крупных странах большинство кризисов (от Великой депрессии в США до азиатского коллапса 1997–1998 гг.) становились следствием мощного (и по большей части продолжительного) бума. Это прослеживается и в России — пусть и с определенными особенностями, но в целом достаточно четко. Так, кризис 1998 г. разразился после того, как экономика в 1997-м показала первый в постсоветской истории рост (на 1,4%, но если учитывать, что среднегодовой темп падения валового продукта в 1992–1996 гг. достигал 9,4%, то это можно считать невиданным взлетом). Биржевые индексы в том же 1997 г. достигали значений, на которые они не вернулись затем на протяжении почти шести лет. Десятилетие спустя, в 2008-м, ситуация выглядела еще более радужной: в предшествующие пять лет средний темп роста ВВП составлял 7,5%, а фондовые площадки демонстрировали рекорд за рекордом. В обоих случаях кризисы можно было рассматривать как закономерную болезнь роста, присущую рыночной экономике, а совпадение их с периодами краха нефтяных цен считать такой же случайностью, как, например, участие представителей одного из субъектов нашей Федерации в большинстве совершаемых в стране резонансных преступлений.
Однако нынешний кризис выглядит совсем иначе. В 2012–2014 гг. экономика не то чтобы не разгонялась, а показывала устойчивое падение темпов, «добиваемая» популистскими решениями, растущими налогами и непомерными аппетитами вороватых «силовиков». В последний квартал президентства Д.Медведева рост в годовом выражении оставлял 4,9%, но по итогу всего 2012 г. он опустился до 3,4%, составив 1,3% в 2013-м и 0,6% — в 2014-м. Сегодня, семь лет спустя после пиковых значений фондовых индексов в мае 2008 г., основной показатель инвестиционной привлекательности — индекс RTS — находится на уровне 40% от прежнего рекорда, тогда как через семь лет после кризиса 1998 г. он превышал предшествующие максимумы в 1,6–1,7 раза. Мы вползаем в новый кризис, еще даже не выйдя — как справедливо говорил недавно тот же Д.Медведев — из предыдущего. Углубление спада — с минус 1,6% в январе, до 3,3% в марте и 4,3% в апреле — сопровождается успокаивающей риторикой, а это означает формирование привычки жить в условиях кризиса, что выглядит крайне тревожным сигналом: по сути, политическая стабильность порождает экономическую — но воплощающуюся в лучшем случае в темпах, описываемых термином «околонуля», и при отсутствии каких-либо позитивных ожиданий. Чем дальше это будет восприниматься в качестве нормы — а именно такой подход сегодня de facto «продвигает» наше правительство, — тем сложнее будет преодолеть хозяйственный спад.
Вторая черта не менее показательна, и она касается того, что экономисты называют опережающими индикаторами, или отражением ожиданий предпринимателей и граждан, их представлений о ближайшем и более перспективном будущем.
Эти индикаторы все круче уходят в минус: так, индекс ожидаемых изменений экономической ситуации на краткосрочную перспективу в I квартале 2015 г. снизился до минус 18% против минус 14% в IV квартале 2014 г., индекс ожидаемых изменений в личном материальном положении составил минус 19% против минус 12% в IV квартале 2014 г., а интегральный индекс потребительской уверенности рухнул с минус 18% до минус 32%. Эти цифры, полученные в ходе опросов (где граждане могут выражать субъективное восприятие кризиса, а не стремиться отрефлексировать реальное положение дел), подтверждаются более важными статистическими данными: население в большинстве своем сокращает потребительские расходы сильнее, чем снижаются его реальные доходы (первые упали в первом квартале на 6,9% в годовом выражении с учетом инфляции, хотя вторые — всего на 1,4%). Это означает, что оптимизма в российском обществе нет. И это я не говорю про предпринимателей, демонстрирующих стремительное снижение инвестиций и массово выводящих капитал из страны.
Стоит подчеркнуть, что эти явно указывающие на углубление спада ожидания значительной части населения формируются в условиях практически тотальной поддержки теми же гражданами политического курса нынешней российской власти. Последнее означает, что власть относительно безболезненно для себя сможет «разменивать» избыточное политическое доверие на готовность людей смиряться с хозяйственными сложностями — что, в свою очередь, предполагает отсутствие любой повестки по борьбе с кризисом. Можно предположить, что, стремясь не менять общей схемы управления страной, Кремль без труда сохранит полную устойчивость своих позиций как минимум на полтора-два года, на протяжении которых депрессивная ситуация в экономике будет только закрепляться, а кризис — становится все более комплексным и всесторонним.
На мой взгляд, в экономике, как и в политике, нет и не может быть ничего хуже привычки. Как бы наши вожди ни упражнялись в нигилистической риторике относительно любых резких перемен — и хозяйственная, и общественная жизнь развиваются через революции. Может казаться невероятным, но даже Великая Отечественная война не подорвала так хозяйство Советского Союза, как годы брежневского застоя. Напряжение сил нации всегда свидетельствует об ожидании более благоприятного времени, к достижению которого и нужно стремиться. В периоды тяжелых испытаний — если они расцениваются как временные (а кризисы должны восприниматься именно так, и никак иначе) — ожидания всегда позитивны, отражая «волю к жизни».
Именно поэтому складывающаяся сегодня в российской экономике и политике ситуация обыденного кризиса и представляется столь тревожной.
В отличие от многих моих коллег и друзей-оппозиционеров я убежден, что современная российская политическая система весьма и весьма устойчива — но мне кажется, что именно эта ее устойчивость в конце концов и сыграет с нашей страной злую шутку. Происходящее сегодня в России очень напоминает ситуацию в СССР в середине 1970-х годов, когда реформы в экономике остановились, темпы хозяйственного роста стали замедляться, а все проблемы в повседневной жизни списывались на враждебное окружение и обострение международной обстановки. Как и тогда, сейчас население все более явно воспринимает стагнацию если не как нормальное, то по крайней мере как приемлемое положение вещей, с которым можно смириться, — и действует так, чтобы ситуация попросту не становилась нетерпимой как можно дольше.
Этого, безусловно, можно добиться — только остановившуюся машину впоследствии не удастся разогнать вновь: она просто развалится при трогании с места. Привыкая к кризису, мы, таким образом, смиряемся с будущей катастрофой, утешая себя только тем, что она случится не завтра. Но послезавтра она наверняка произойдет.