Театр одного коммуниста

 Николай Губенко: “Я ненавижу эту систему власти”

Вы смотрели “Подранки”, “И жизнь, и слезы, и любовь”? Вы видели Губенко на сцене Таганки в роли Годунова? Он был последним министром культуры СССР.

Был главным режиссером любимовского театра, отстоявшего своего Мастера. Затем была дикая ссора и раздел. И это тоже Губенко. Он большой артист и большой режиссер. Но сейчас ему нравится играть совсем другую роль — депутата Московской думы. Ему кажется, что это важнее всего. Но, став политиком, можно ли остаться творцом? Вопрос повисает в воздухе. 17 августа, в свой 70-летний юбилей, Николай Николаевич попытается все-таки на него ответить.

«Хороший актер и неплохой режиссер»

— Николай Николаевич, скажите, что вы здесь делаете, в Мосгордуме?

— Я здесь занимаюсь депутатской деятельностью, то есть представляю те слои населения, которые проголосовали за компартию на последних выборах.

— Это для вас так важно?

— Важно, что мне доверили представлять людей. В Думе я занимаюсь законопроектами, принимаю население и стараюсь помочь людям в их многообразных хлопотах, заботах, несчастьях и бедах. Это квартиры, судебные дела... Еще я возглавляю так называемый консультативный совет оппозиционных партий.

— Но есть банальная пословица о том, что пироги не должен печь сапожник. Мне просто жаль, когда большой артист и режиссер занимается, может быть, не своим делом.

— Я вам сочувствую.

— То есть настало время, когда нужно наступить на горло собственной песне, лечь на амбразуру и заниматься политикой?

— Я — человек не пафосный, но в условиях бедствия, которое терпит наше государство, продолжающегося 20 лет, считаю, что представительство народа в органах власти крайне необходимо. Вы, наверное, помните нашу тяжбу с бывшим президентом Ельциным относительно перемещенных культурных ценностей? Полезно или не полезно мое присутствие было здесь?

— Получается, вы верите в эту систему власти, раз в ней участвуете? Разве она для вас не антинародна?

— Нет, я не верю в эту систему власти. Более того, я ненавижу эту систему власти, которая выстроена так, что большинство населения отощало, изголодало, нищенствует, побирается, лишилось работы и всяких социальных гарантий. Но я хочу делать хотя бы то, что я могу, для того чтобы людям было чуть-чуть лучше.

Портрет с короткой стрижкой.

— Зато в кино вы уже не снимаетесь и сами не снимаете. Вот разве что решились недавно озвучить за кадром сериал «Исаев».

— А сейчас озвучиваю у Георгия Данелии мультфильм «Кин-дза-дза». Я там Профессор. Кроме того, снимаюсь еще на телевидении в очень любопытном просветительском фильме, посвященном 300-летию Ломоносова. Так что работаю.

— Но вот по поводу вашего театра «Содружество актеров Таганки». Вы сейчас, наверное, скажете, что его замалчивает пресса, на театр наложено табу...

— ...Это вы сказали. Хотя я с вами согласен.

— Но, может, ваш крен в политику мешает вам быть творцом, ставить спектакли?

— Может, и кажется, что я излишне политизирован, но я уже не вижу себя вне этого процесса. Я обозначил вектор своего движения в сторону справедливости, честности и противостояния тем несчастьям и бедам, которые постигли нашу страну. Наверное, так будет до конца жизни.

— И все-таки вы можете чуть подробнее сказать о тех спектаклях, которые сделаны вами как режиссером за последнее время.

— Нет ни одного спектакля, который бы я поставил в театре «Содружество актеров Таганки», где залы бы не были заполнены. Все эти печальные оценки, данные прессой во главе с Юрием Петровичем Любимовым, о том, что это мертвый театр... Посмотрите толпу, которая выходит из нашего театра, и толпу, выходящую из любимовского.

— Уже не из любимовского.

— Да, сейчас у них отпуск, но я уверен, что он вернется. Вот наш последний спектакль называется «Арена жизни» по Салтыкову-Щедрину. Такого, я думаю, сейчас нет не только в России, но и в Европе — по форме, по содержательности и по актуальности, что немаловажно для нашего политического момента. Причем это сделано в очень зрелищном цирковом жанре. Другие наши работы имеют прямое отношение к судьбе государства. «Четыре тоста за Победу» — спектакль, идущий с 95-го года при непременных аншлагах. Сначала когда я находил спонсоров, то застилал каждый второй ряд свежеструганой доской, как это было в деревнях 9 Мая 45-го года. Накрывал стол — закуска, водка, фрукты, овощи. На сцене шло ностальгическое действо из лучшей поэзии времен Великой Отечественной войны, лучших песен военного времени. Приглашал, как правило, две-три знаковые фигуры, одну из армейско-оборонного комплекса, например, Савина, создателя «сорокапятки», и легендарных актрис — Тамару Макарову, Марину Ладынину. Зрители, проникшись действом, после могли с ними пообщаться, начинались тосты, слезы, веселье. И нам, актерам, люди заказывали то, что они хотели бы услышать, а мы все это исполняли.

Еще у нас есть спектакль «Афган». Он сделан исключительно на письмах погибших в Афганистане ребят. Вы бы видели, как слушают эти письма. Сценография очень простая: много песка, экран, военные термосы, автоматы... Артисты все в камуфляже, но та истинность интонации, почерпнутая из писем 18, 19, 20-летних парней, которые погибли, заставляет зал притихнуть так, что слышно, как муха пролетает. В Сеуле корейцы после спектакля встали все как один, и у нас то же самое. Люди просто рыдают. Виталий Вульф, покойный, — единственный из прессы рискнул написать положительную рецензию о нашем театре еще тогда, когда мы были в тюремных решетках современных СМИ во главе со всеми театроведами. К нам боятся идти. Посылаешь приглашение на премьеру — никто не приходит. Нас освещает исключительно левая пресса.

— Из тех спектаклей, которые вы поставили, хоть что-то взяли из любимовского метода работы с актерами?

— Бесспорно. Это стремление прежде всего к физической форме артиста. В спектакле «Арена жизни» мои артисты крутят сальто-мортале, прекрасно поют, и ваш покорный слуга в том числе. А что касается театральной формы, сценографии, то, мне кажется, отчасти любимовское наследие присутствует у нас в спектакле «Владимир Высоцкий». Он тоже все время идет с аншлагом. Причем, по мнению публики, этот спектакль о Высоцком значительно отличается от того, что идет через стену, у Любимова.

— Я думаю, строчки Высоцкого «пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю» очень важны для вас.

— Конечно. «Я не люблю манежи и арены, на них мильон меняют по рублю». Это ведь и про меня, конечно.

— Несколько лет назад видел трансляцию премии Высоцкого «Своя колея», где вы пели его песню «Чужой дом»: «В дом заходишь как всё равно в кабак, а народишко — каждый третий враг». Вы замечательно это делали.

— Давайте минуем все комплименты. Я знаю себе цену. Я знаю, что я хороший актер и неплохой режиссер.

— Дело не в этом. Чтобы так спеть Высоцкого, не нужно быть хорошим актером и режиссером. Здесь что-то другое.

— Люся Абрамова, первая жена Володи Высоцкого, считала, что я пою его песни хорошо. Это было в нашей молодости, когда мы с Володей служили в одном театре.

	В роли Ильича…

	…и Бориса Годунова.

«Пусть они там работают, на Брайтон-Бич»

— Вы мне говорили, что по утрам любите косить на своей даче. Что такое скромность в быту, вы это четко для себя знаете?

— Я думаю, это национальная идея.

— Которая неосуществима?

— В контексте нынешней политики — ни в коем случае. Я не буду первооткрывателем, потому что эту национальную идею объявил небезызвестный вам выдающийся драматург Розов лет 15 назад. Он сказал, что Россия должна быть страной достатка, у нее для этого достаточно ресурсов, и еще — страной достаточности. Если вам хватает аксессуаров быта для вашего жизнеобеспечения, для содержания вашей семьи, то есть столько машин, сколько человек в семье, столько же компьютеров, продовольствия, отдыха. Вот если бы мы исповедовали эту идеологию, то хватило бы не только на 140 миллионов россиян, но и на 300 миллионов бывших советских граждан, которые бы использовали неисчерпаемые ресурсы наших земель, и Россия стала бы самой процветающей страной мира.

— А у вас-то дача какая?

— 117 квадратных метров, два этажа, постройка 70-х годов. Сейчас мы подвели к ней газ, недавно появился телефон. У нас 17 соток, где главным образом яблони, смородина, крыжовник, две грядки зелени, много боярышника, много кустов и много цветов.

— А вы могли бы себе позволить дачу в три этажа и в 200 соток, например?

— Она мне не нужна. Мне этого достаточно для моего жизнеобеспечения, для того чтобы я себя чувствовал комфортно. У меня наверху кабинет, спальня, внизу — гостиная и столовая. Все, больше ничего.

— А вокруг у вас есть соседи с другим форматом домиков?

— Да, у нас в поселке начали появляться излишне богатые люди, которые не исповедуют идеологию достаточности. У них есть все, кроме одного — у них нет друзей.

— У вас много друзей?

— А их не может быть много, тем более к моим 70 годам. Если их осталось два-три человека, то и слава богу.

— Когда вы смотрите на соседские четырехэтажные дома, что вы думаете про их обладателей?

— Я думаю о том, что это все заработано нечестным трудом, если это можно назвать трудом. И неплохо бы им подумать об этом, а также о тех, у которых вообще нет крыши над головой, тем более куска хлеба.

— Но к роскоши стремятся и ваши коллеги-актеры, хотя, может быть, коллегами вы их и не назовете. Они получают немаленькие деньги за свои сериалы и строятся, строятся.

— Мне очень жалко, но я их считаю нечестными по отношению к своим зрителям. Пусть они там работают в ресторанах Лос-Анджелеса, в Голливуде, в Нью-Йорке, в Вашингтоне или на Брайтон-Бич и попробуют заработать столько, сколько они зарабатывают здесь. Здесь они зарабатывают миллиарды, но это нечестный заработок. Они не платят налоги. Они должны народу и государству, потому что каждую избирательную кампанию государство, президенты привлекают их для увеличения своих голосов.

— А что для вас роскошь, то есть то, что вы не можете себе позволить?

— Для меня роскошь — это наличие свободного времени, это отсутствие дефицита времени. Роскошь — это возможность думать, размышлять и придумывать. Это друзья и товарищи, с которыми можно развалиться в креслах и помечтать, пофантазировать. Вот что такое для меня роскошь. Но ее у меня нет.

— А разве материальное для вас не важно?

— Нет, ну я вообще не представляю такой узости интересов, как материальные блага.

— Вы по-другому воспитаны?

— Я воспитан советской властью, советской идеологией скромного потребления и огромной отдачей всего, что можно, благодаря тому, что тебе подарил Господь Бог. Если ты талантливый инженер, конструктор, летчик-испытатель, артист и режиссер — ты обязан это отдать не за дорогую цену. Потому что тебе подарило это государство, бесплатно давшее содержание, образование, здравоохранение и еще спокойную бесстрашную жизнь на улицах Москвы, извините меня за пафос.

«Но Юрий Петрович так и не явился»

— Вы вернулись на Таганку в 80-м году, сразу после смерти Высоцкого. В 84-м Юрий Любимов остался за границей и пришел Эфрос. Вы тоже участвовали в том, что потом назовут травлей Эфроса?

— Да, после смерти Володи Любимов попросил меня вернуться и отдал мне те роли, которые я передал Володе, уходя из театра в 1968 году. Мы сделали два спектакля — «Высоцкий» и «Годунов», я играл ведущие роли. После того как Любимов предал театр и остался за границей, пришел Эфрос, назначенный свысока. И я молча, тихо ушел из театра. Без всяких эпатажей, заявлений. И это несмотря на то, что Эфрос предложил мне Лопахина в «Вишневом саде», которого тоже играл Высоцкий. Я ушел в кино, в мою чудеснейшую студию «Мосфильм».

	С Владимиром Высоцким.

— А разве потом ваши коллеги не прокалывали Эфросу шины в его автомобиле, не писали про него гадости?

— Я мало верю в это. Те люди, которые уходили громко — Филатов, Смехов, Шаповалов, — они на подлости неспособны. На мой взгляд, это вымыслы тех людей, которые были на стороне Эфроса, пришли в театр новичками и противостояли старым таганковцам.

— Но после смерти Эфроса коллектив театра именно вас выбрал главным режиссером Театра на Таганке. И потом, когда началась перестройка, вы лично пригласили в СССР Юрия Петровича, он у вас в квартире ночевал десять дней...

— Я обошел всех членов Политбюро, включая генерального секретаря Горбачева, что, как вы сами понимаете, было весьма нелегко. Я смог их убедить главным образом через свое сострадание к Любимову, я же знал, что он на Западе чувствует себя весьма некомфортно. Любимов себя называл оперуполномоченным, потому что, кроме опер, там почти ничего не ставил или дублировал таганковские спектакли, как это случилось в вашингтонском театре с «Преступлением и наказанием». Да, десять дней он был моим гостем, притом что секретарь по идеологии Александр Николаевич Яковлев просил меня не давать ему появляться в театре и репетировать «Годунова». А я сказал: «Ну представьте, как это создатель театра не явится в свой театр», — хотя спектакль уже к моменту появления Любимова был мной восстановлен. Как главный режиссер Таганки я действительно занимался исключительно тем, что восстанавливал старые спектакли Любимова, которые были сняты в свое время с репертуара при Эфросе.

— Правда, потом, когда Юрий Петрович окончательно вернулся на родину, он снял уже все эфросовские спектакли.

— И не только все спектакли Эфроса, но и все свои самые лучшие спектакли, поставленные им при советской власти. Это «Мать» Горького, которую на гастролях в Испании зрители приветствовали 15-минутными овациями, притом что переводчика там не было. Но испанцы все поняли благодаря гениальной любимовской режиссуре. Еще он снял «Павшие и живые», «Десять дней, которые потрясли мир», «Деревянные кони». Это же все его спектакли. А дальше начался новый Любимов. Я всегда говорю: есть три Любимова. Первый Любимов — создатель театра, отец нации. А про второго и третьего я не хочу говорить.

— И все-таки вы его пригласили, сострадая ему.

— Перед тем как вернуться, Юрий Петрович оказался в Израиле, а эта страна лишена театральных традиций. Заработки стали плохие, я видел, как он ютился. Я же его по всему миру искал, а он уходил от этих встреч. По приезде в Париж я пытался даже Виктора Платоновича Некрасова, который ко мне очень хорошо относился, связать меня с Любимовым. Он сказал: «Коля, я тебе устрою встречу». Мы договорились встретиться в Лондоне, но Юрий Петрович так и не явился.

«Я родился в Советском Союзе»

— Вы воспитывались в детском доме. По фильму «Подранки» я понял, что там вы окунулись в состояние необыкновенной нежности. Но и необыкновенной жестокости. Ведь так?

— Это был не детдом, а спецшкола-интернат для детей родителей, погибших во время войны. Там обучались исключительно сироты. Это был такой мужской монастырь с весьма жесткими дисциплинарными правилами военизированного типа. Наш дальнейший путь определялся тем, что к концу выпуска в 10-м классе мы знали довольно хорошо английский язык, мне его хватило на всю жизнь. Должны были идти продолжать учебу в Военный институт иностранных языков, но в 55-м году Хрущев сократил армию на 300 тысяч человек, в том числе и упразднил этот военный институт, куда нас принимали без экзаменов. Впоследствии мы должны были быть или военными переводчиками, или резидентами, или дипломатами. Все, что было в интернате с точки зрения воспитательной, за редким исключением, — это самые добрые, самые хорошие воспоминания. До такой степени хорошие, что уже после того, как случился переворот в 91-м году и многие наши педагоги остались без средств к существованию, мы, интернатовская братия, помогали им материально. А насчет жестокости... У нас бывали некоторые особи, которые не сдерживали себя, но их было очень мало. А если это случалось, мы писали коллективное письмо Иосифу Виссарионовичу Сталину, приезжала комиссия — и этого человека увольняли.

— Можно сказать, что вы родом из этого интерната? То есть именно там сформировался ваш характер, отношение к жизни...

— Я не знаю — всё ли, но фундамент человеческого во мне заложен там. Это прежде всего братство, товарищество, желание подставить плечо в трудной ситуации, взаимовыручка...

— Скажите, пожалуйста, а где ваша прекрасная жена Жанна Болотова?

— После завтрака я ее покинул, так что моя прекрасная жена ждет теперь моего возвращения.

	С Жанной Болотовой на съемках в Великих Луках.

— А почему же ее, замечательную актрису и красивую женщину, не видно и не слышно последние лет 20?

— Мы с Жанной отказываемся от всего, что нам предлагают. Начиная с 90-хей предлагали бандерш, проституток, содержательниц притонов... Но может ли Жанна Болотова, у которой сохранился свой образ в памяти зрителя — Гали из фильма «Дом, в котором я живу», врача в «И жизнь, и слезы, и любовь», педагога из «Подранков», — может ли она опуститься, какие бы ей гонорары ни платили, до этого ужаса? То же самое и я. И не всегда мне предлагали играть коррумпированных чиновников, энкавэдэшников. Но ведь и короля Лира, как Андрон Кончаловский, и маршала Жукова, как Андрей Малюков. В «Утомленных солнцем-2» Никита Михалков тоже хотел мне дать одну из ведущих ролей. И Андрей Смирнов, и Паша Чухрай, и Эльдар Рязанов... Но я отчасти отказался из-за того, что меня не устраивал материал, а отчасти просто потому, что боялся подохнуть раньше времени, потому что такая роль, как король Лир, требует огромнейших физиологических затрат.

— Николай Николаевич, знаете, какие мои самые светлые первые эротические воспоминания? И не только мои. Фильм «Подранки», и Жанна Болотова лежит на крыше топлесс... До сих пор не могу это забыть.

— Я знаю, что в некоторых кинозалах, особенно в провинции, эти кадры вырезались киномеханиками для внутреннего просмотра. Они это делали для себя.

— Так какой смысл вы закладывали в эту сцену, почти раздев собственную жену? Хотя я-то как раз это понял.

— В любом случае у юноши или у подростка, который впитывает в себя окружающий мир, понятие женщины начинается с первого впечатления. Чем прекраснее это впечатление, тем чище впоследствии будет его любовь к первой девушке, первой женщине. Отношение к женщинам начинается в тот момент, когда парень впервые ощущает нечто, чего он еще не может себе объяснить. Благодаря взгляду на эту совершенно непонятную, потрясающую красоту это открытие закладывает основы всего того в мужчине, что будет до конца его дней.

— Николай Николаевич, не обижайтесь, пожалуйста, но мне кажется, что когда вы, замечательный режиссер, артист, отвечали на вопросы про политику, то говорили какими-то коммунистическими зюгановскими лозунгами, хотя понимаю, что это искренне. Может, я ошибаюсь, но кажется, что сегодня политик в вас перевесил творца.

— Я родился в Советском Союзе, мой отец погиб в СССР, моя мать погибла в СССР, они были преданы идее ВКП(б). Я впитал с кровью эту веру в человеческое братство, взаимопомощь. Меня поставило на ноги государство, у которого в 45-м году было 19 миллионов осиротевших детей. И оно напоило их, накормило, дало образование, профессию, сделало меня качественным профессионалом. И что, вы хотите, чтобы я плюнул в могилу своего отца и своей матери? Никогда до конца моей жизни этого не будет!