«Информационная война» и «информационная эпоха» — словосочетания для нас привычные; проблема, однако, в том, что речь тут должна идти, как все больше и больше становится понятно, не столько об информации, сколько о дезинформации.
Правду говорить легко и приятно, но эффекта она дает значительно меньше, нежели ложь, — во всяком случае, если задача состоит в том, чтобы вызвать ажиотаж, заставить людей поддаться эмоциям, в конечном счете — сформировать общественное мнение.
Геббельс говорил, что ложь должна быть чудовищной, но развитие человеческого духа не стоит на месте, новое правило гласит: куда лучше чудовищное количество мелкой лжи.
Очевидно, это стало после вторжения в Ирак десять лет назад. Тогда объявили, что у Саддама есть ядерное оружие (действовало еще старое правило). Но что делать потом — когда общественность требует предъявить ракеты, а ракет нет?
Если бы в Ирак вторгались сегодня, нам с самого начала показали бы золотой унитаз Саддама, рассказали бы, что в молодости он был карточным шулером, что у его дочки на счету во французском банке сто миллионов и еще сотню мелочей — каждую из которых глупо было бы опровергать уже после финальных титров.
Помню, как трудно было доказать бабушкам, что вовсе не обязательно то, что написано в газете, — правда. «Но ведь вот тут же написано!» — удивленно говорили они, искренне не понимая, что я вообще имею в виду.
Теперь мы находимся в принципиально другой ситуации. Наша проблема не в том, что опубликованное может оказаться враньем, а в том, что в потоке дезинформации что-то может оказаться и правдой.
Принято хвалить плюрализм мнений и свободу СМИ, считается, что государственные СМИ — это плохо, — и я последний, кто будет с этим спорить. Я только хочу указать на чисто технический, так сказать, пользовательский момент: на одном-единственном государственном канале правду ото лжи отличить проще, чем когда вокруг тебя роятся и тебе в уши что-то шепчут десятки телеканалов, сотни сайтов и тысячи блогов.
Новая медиасреда декларирует возможность правды для каждого — и в этом смысле она похожа на лотерею, где каждый имеет шанс получить выигрышный билет, но получит его только один из миллиона.
Еще лет десять назад одним из самых популярных слов в Интернете было «пруфлинк» — то есть ссылка, подтверждающая достоверность информации, адрес страницы, на которой находится оригинал. То, что слово это почти полностью исчезло из обихода, не случайно — растворилась сама иллюзия, что в Сети хоть что-то может быть достоверно, что где-то может быть хоть одна страница со статусом оригинала.
Любое видео и любая фотография могут быть смонтированы в видео- или фоторедакторе, любой сайт можно взломать или подделать, любой очевидец может оказаться ботом — сеть куда более виртуальна, чем мы думали, и в этой ситуации вопрос о том, какую дезинформацию ты копируешь, какую дезинформацию считаешь правдой и, в конечном счете, какова твоя дезинформационная картина мира, — это (привет старику Марксу) вопрос идеологии и только ее.
Есть старинный анекдот про Гоги, которого просят доказать, что треугольник равнобедренный, в ответ на что тот восклицает: «Мамой клянусь!» Сегодня этот анекдот актуален как никогда. Мамой клянутся, что у Януковича золотой сортир, что людей на Майдане отстреливает московский спецназ и что лидеров киевской оппозиции похищают спецслужбы.
Лет пять назад мы жаловались, что «наши» не умеют вести информационную войну по западным технологиям. Прошедшие месяцы показали, что кое-какие шаги в этом направлении сделаны: то десятки тысяч беженцев пересекут границы России, то поднимет российский триколор флагман украинского ВМФ. Я говорю это без осуждения: с волками жить — по-волчьи выть, а против лома эффективен только другой лом; все правильно, учимся помаленьку, и хорошо.
В голову приходит аналогия с производством денежной массы: если печать ничем не подкрепленных денежных знаков приводит к инфляции, то лавинообразное производство дезинформации должно вызывать снижение ее ценности и в конечном счете — полное ее обесценивание. В пределе можно представить себе ситуацию, в которой любое сообщение с ярлычком «я говорю правду» будет считаться заведомо не заслуживающим внимания. Более того — как кажется, многие сегодняшние подростки, то есть те, кто через десять-пятнадцать лет и будут общественностью, уже относятся к «правде» именно так.
Если этот прогноз хоть в сколько-то значительной степени верен, из этого следует несколько выводов.
Во-первых, не стоит недооценивать котиков: мимимишный интернетовский котик остается в этой ситуации последним способом существования правды — как такое сообщение, которое полностью равно само себе. Котик говорит: я только котик и не более того; вам нужно умиляться, глядя на меня, и, умиляясь, вам не нужно ни покупать что-либо, ни вставать на чью-либо конфликтующую сторону. (Впрочем, если бы существовало мировое правительство, то его министр дезинформации должен был бы, конечно, котиков выдумать.)
Во-вторых, тем, кому почему-либо еще дорога связь с реальностью, нужно заново учиться доказывать равнобедренность треугольника. Это значит: делать выводы о политической ситуации, не опираясь на сообщения очевидцев и информагентств, фотографии и видеоматериалы, а только на основе чисто умозрительных посылок и сугубо теоретических размышлений. Это хорошая новость для аналитиков и колумнистов: представим себе новостной ресурс будущего, на котором вообще нет новостей как мусорной информации, ведь им все равно никто не верит, а вместо этого — колонки людей, обученных вычислять, какие новости должны быть сегодня.
Наконец, хорошая новость для художественной литературы — в ситуации, когда ценность правдивого текста стремится к нулю, должна по принципу компенсации возрастать ценность вымышленного сообщения, при условии, что оно честно заявляет о себе как о вымышленном. На практике это значит, например, что для описания очередной украинской революции уже через пару десятков лет может потребоваться прежде всего писатель — и судить о том, что происходит в Киеве, читатель будет по уровню художественной убедительности текста.
Все это похоже на шутку, да не в последнюю очередь шутка и есть. Но прежде чем отмахнуться от нарисованной картины, просто спросите себя: много ли вы знаете информационных ресурсов, которым вы безусловно доверяете? таких источников информации стало больше или меньше за последние десять лет? Тенденция, как кажется, очевидна.
Критик Константин Мильчин недавно сформулировал замечательное правило: если вы видите ссылку на сенсационную, шокирующую информацию, то с вероятностью 95% — это фейк. Из этого правила нам, живущим сегодня, нужно сделать один практический вывод — о необходимости ведения личной информационной гигиены.
Мы чистим зубы, моем руки и учим детей не облизывать все вещи подряд — а самим нам нужно научиться не ходить по ссылкам на незнакомые информационные ресурсы, не обсуждать факты, достоверность которых может быть подвергнута сомнению, и строить суждения больше на теоретической необходимости явлений, чем на сообщениях о них.
Есть достоверный анекдот из жизни К.И.Чуковского: рассказывают, что, когда он обсуждал с редактором текст «Мойдодыра», редактор придрался к строчке «а нечистым трубочистам стыд и срам». Редактор усмотрел в этих словах неуважение к рабочему классу. Чуковский спросил, какую замену тот предложит. Предложено было: «а нечистым, всем нечистым, стыд и срам». На что Чуковский возмутился, сказав, что клерикальную пропаганду он в своем тексте не допустит, — и в результате строка осталась в первозданном виде.
Нынешний сетевой трубочист вылезает из недр Мировой паутины, обвешанный сенсационными разоблачениями, карманы его забиты шокирующими фактами, видеороликами, «которых никогда не покажут по центральным каналам», руки и шея его замазаны свидетельствами очевидцев, из одного уха торчит «моему знакомому позвонили и рассказали», из другого — «в одном закрытом сообществе пишут». И он в самом деле похож на черта.