«Что сказал покойник» — так назывался популярный польский детектив. И можно было бы назвать газетную рубрику: так часто у нас вдруг начинают «говорить» именитые покойники — на самые животрепещущие темы.
И ладно бы речь шла только о пророческих высказываниях выдающихся мыслителей прошлого. Хотя и они эксплуатируются в хвост и в гриву: так, например, почти всю нынешнюю украинскую эпопею сопровождал один текст Достоевского. «Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными...» Эссе, начинавшееся с этих слов, заполонило блоги и газеты, породило тысячи демотиваторов и постов в Фейсбуке и было зацитировано до дыр. Достоевскому, наверное, и не снился такой успех одной из его текущих, на злобу дня, записей «Дневника писателя» — почти полтора века спустя.
Причем не надо было быть Нострадамусом, а просто внимательным человеком, чтобы предугадать «новую жизнь» этого текста еще в ноябре. «Все, сейчас выход Достоевского», — подумалось, когда новости запестрели сообщениями из Киева, и точно: «завистники и клеветники» пунктуально явились во френдленту уже через день. Текст был хорошо знаком и ожидаем, поскольку он же сопровождал... Да чего он только не сопровождал: сначала его цитировали во времена Майдана-2004, потом — в связи с Польшей, задумавшей разместить у себя американские ракеты, потом, кажется, в связи с газовым конфликтом с Беларусью — а впрочем, может, я уже запутался в хронологии. И никто не вспоминал, о каких вообще «славянских племенах» Достоевский это написал, и никогда это нигде не пояснялось: зачем засорять мозги читателей ненужными подробностями? Неважно, что сказано это о Балканах, освобождающихся из-под пяты Османской империи: «Что станется с Герцеговиной, Боснией, и в какие отношения станут вступать с новоосвобожденными славянскими народцами, например, румыны или греки». Сегодня как бы само собой разумеется, что Достоевский вещал об украинцах, хотя Федору Михайловичу — как и всем в 1877 году — такой поворот темы и в страшном сне не привиделся бы. Да и, положа руку на сердце, что ему (даже ему!) были Босния и Герцеговина: ну да, война с турками, братья-славяне, но даже по тем временам — двоюродные.
А пока те, кто развивает тему неблагодарности украинцев, активно постят про «завистников и клеветников» — их оппоненты (правда, реже) приводят другие слова из «Дневника писателя», буквально несколькими абзацами далее: «У России, как нам всем известно, и мысли не будет, и быть не должно никогда, чтобы расширить насчет славян свою территорию, присоединить их к себе политически, наделать из их земель губерний и проч. Да сохранит бог Россию от этих стремлений».
Кто цитирует Достоевского «правильно»? Вряд ли так можно спросить о тексте, посвященном временам Русско-турецкой кампании. Но никто не хочет этого понимать, размахивая классикой, как обоюдоострым мечом.
Ладно, в конце концов, личное дело каждого — считать это совпадением или пророчеством; куда забавнее, что целые плеяды умерших писателей, философов, деятелей культуры «поставлены под ружье», чтобы авторитетом своим поддержать ту или иную политическую позицию по всем вопросам. И это даже не вариант Достоевского, где хотя бы есть текст, «похожий» на сегодняшнюю реальность. Это уже вариант старой шутки игроков в «Что? Где? Когда?»: если не знаешь ответ на вопрос, отвечай «Пушкин». То есть фамилия ради фамилии.
Все больше публицистов и блогеров предаются мечтам: а что сказали бы Лихачев, Астафьев, Толстой (почему сразу не Христос?) на злобу дня, притом сослагательное наклонение звучит все тише, а интонация подлинности таких потусторонних суждений — все уверенней. Не хотелось продолжать про Украину (в конце концов, и по внутренним проблемам тени предков оказываются на удивление разговорчивы), но раз уж этой теме посвятил свой «спиритический сеанс» известный (и заслуженно известный) писатель Захар Прилепин, то придется.
Взвесив, кто из российских деятелей культуры поддержал действия России, а кто — Майдан, Захар бросает на чашу весов решающее. Достает козыри из рукава — один другого козырней. «Образованные люди прекрасно отдают себе отчет, какую позицию заняли бы сегодня другие представители «советской культуры» в лице таких разных персонажей, как Солженицын или Бродский. Идем дальше — как Михаил Булгаков или Леонид Леонов. Идем еще дальше — как Достоевский или Константин Леонтьев, Гоголь или Пушкин. О Грибоедове или Державине вообще молчим».
О да, Захар, не останавливайся, это так увлекательно: угадывать, кто, какую позицию и почему! Про Достоевского мы уже поняли; Булгаков — наверное, потому, что в «Белой гвардии» шутил про кота и кита («Так вот, спрашиваю: как по-украински «кот»?» Он отвечает: «Кит». Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. (...) Слова «кит» у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты»). Бродский четверть века назад написал ироническое стихотворение в честь объявления незалежности Украины — и на том попался, а Гоголь с Державиным, боюсь, просто не поняли бы вопроса (это как нас бы сегодня спрашивали про вооруженный конфликт Твери и Рязани). Но это уже так, «чисто поржать»: что сказал бы Грибоедов про самолет и как воспринял бы Пушкин айпад. Вон Ходорковский за несколько дней с нуля освоил, а Пушкин хуже, что ли?..
Если серьезно, то это обилие великих предков, «голосующих сердцем» с того света, порождает какой-то нездоровый постмодернизм, вершиной которого было «Российское литературное собрание» в конце прошлого года: из зала мы с интересом наблюдали президиум в составе тт. Путина, Достоевского, Лермонтова, Пастернака... Правильно говорить «Пастернак», потому что это была женщина; собственно, на сцене сидели потомки великих писателей, но — как бы транслирующие мнение на злобу дня. Например, правнук Достоевского высказался в том духе, что узникам Болотной в тюрьме посидеть полезно, сославшись на опыт Достоевского-старшего. (Ну нет покоя Федору Михайловичу: то про Болотную «вещает», то про Майдан.)
Эта воронка безумия так затягивала, что я и сам поддался, услышав возражение Наталии Дмитриевны Солженицыной, вдовы и многолетнего помощника писателя, — о том, что нет, не полезно: сейчас заключенные превратились в бесплатных рабов начальства колоний — письмо Надежды Толоконниковой, повествующее об этом, появилось как раз накануне, и Наталия Дмитриевна его почти открыто цитировала. Я встрепенулся, услышав диссидентскую нотку, которую не ожидал услышать ни на президентском мероприятии, ни от человека, плотно сотрудничающего с президентом по ряду гуманитарных проектов. Второй раз я встрепенулся, когда недавно прочитал письмо Наталии Дмитриевны в «Новой газете».
Само-то письмо касалось узкого исторического вопроса: кто-то из авторов газеты накануне написал, что Солженицын поддерживал идею эмиграции несогласных из СССР, тогда как на самом деле он был против (его самого выслали на Запад в наручниках), — и вдова эту ошибку поправляла. Но бросилась в глаза фраза: «Можно было бы эту ошибку оставить без внимания, если бы сама проблема «валить — не валить», пусть и «переформулированная», исчезла, — да куда там...»
Ловя какие-то тончайшие интонации, которые сам, может быть, додумываю, я против воли начинаю фантазировать: а что бы сказал Солженицын, будь он жив сегодня? Что он говорил в 2007 году, хорошо помню, но все-таки время с тех пор изменилось... А потом сам же обрываю себя: ерунда все эти спиритические сеансы. Ни Наталия Дмитриевна, ни Захар Прилепин, ни кто-либо еще ничего нам «от Солженицына» не скажет.
Надо жить своим умом.