Знаменитый фотограф Владимир Вяткин, увенчанный самыми престижными профессиональными наградами, живет в однокомнатной съемной квартире, больше похожей на склад.
Все заставлено книгами, альбомами, завалено вещами, и недавно, когда приезжала неотложка, библиотека рухнула, задев и доктора, и пациента. Пришлось вызывать еще одну «скорую». Это не анекдот.
Впрочем, лодка, в которой он плывет по жизни, натыкаясь на рифы и погружаясь на дно, всегда держит свой курс к каким-то новым, еще никем, кроме него, не открытым островам.
— Несколько дней назад похоронили твоего коллегу, военного фотографа МИА «Россия сегодня» Андрея Стенина. Ты ведь много раз видел войну через объектив фотоаппарата и тоже рисковал жизнью.
— На войну не приезжают как на экскурсию. Чтобы стать для этих людей незаметным, то есть своим, надо жить в этой зоне неделями. Андрей снимал войну на Украине почти 4 месяца. Мне кажется, он утратил чувство страха. И когда он перестал выходить на связь, у меня появились самые плохие предчувствия. К сожалению, они подтвердились.
Трудно быть Штирлицем в семье
— Я могу жить в землянке, в окопе и где угодно, но у меня никогда не было более-менее нормальных условий, как у одной моей знакомой, у которой несколько сотен квадратных метров. Стеклянные потолки, стеклянный пол. Я ей сказал: «Ну дай мне пожить у тебя на кухне, и я сниму офигенные виды Москвы». Не вышло. Нет ни дачки, ни домика в деревне. Больших денег я никогда не зарабатывал.
— Зато пять детей!
— Слава богу, что меня дети лишний раз не дергают. Не звонят, не приходят. Я перед ними виноват. Недодал любви, ласки, заботы, внимания. Единственное, в чем моя заслуга, я сумел их объединить. Они общаются друг с другом.
— А вот интересно, какое место занимают женщины в жизни фотографа Вяткина?
— Между цветами и войной. Однажды Вуди Аллену был задан вопрос: «Что для вас кино?» Он ответил, что кино — это отношения между мужчиной и женщиной. Чем они глубже и драматичней, тем глубже и драматичней будет кино. Но главное в этих отношениях — не потерять собственной свободы. Я знаю, чего это стоит. Я с 2006 года один, относительно. Счастье, что не сломал жизнь молоденьким, хорошеньким, добреньким, а иногда и умненьким девушкам. Меня очень многие опекали и помогали, есть человек, который дважды спас меня от смерти.
— Они все были музами?
— Нет, не все. С ужасом думаю о том, если бы с этими музами сложились какие-то отношения. Как герой одного сериала на вопрос девушки, готов ли он бежать за ней, ответил: «Я готов бежать за многими, что не означает, что я за каждую из них могу отдать жизнь». Мне хватило мудрости в какой-то этап, со слезами на глазах, скрепя сердце выгнать человека со словами: «Я тебе счастья не принесу». Мало испытывать чувство, что с тобой верная собачка, ее надо еще и любить. А без взаимности это мучение. Я хочу не жалеть, а любить. Сложно быть Штирлицем в семейной жизни.
В фотографии я чего-то достиг, в чем-то преуспел, я в ней живу, но моя профессия не сделала меня счастливым человеком. Невозможно делить себя между делом и личной жизнью. Фотография для меня — это образ жизни. Увы, не всегда совместимый с образом жизни нормального человека.
— Тогда лучше не давать женщине надежд, чтобы не сделать ее несчастной.
— Да, меня упрекают: зачем ты манил? Чтобы выжать из себя. Когда я нахожусь в кайфе, в каких-то отношениях, получается одна фотография, а когда рушится все и думаешь, что завтра ты не будешь жить, — абсолютно другая. В фотографии великолепный шифровальный механизм, точная лакмусовая бумажка сродни музыке.
— А самый долгий брак сколько длился?
— У меня два брака по 14 лет, день в день, месяц в месяц. Это подсчитали мои дети. А третий — половина, 7 лет, и опять день в день, месяц в месяц. Мистика какая-то. Брак с матерью моих младших детей был гражданским. Но, видимо, внутренне женщина этого ждет, для нее важно, когда отношения будут оформлены официально. Она меня трижды предупреждала: «Вяткин, ты теряешь и меня, и детей. Ты уходишь — я в слезах, ты приходишь — я в слезах. Я не могу ни играть (она актриса), ни на сцену выйти, ни сниматься. Ты создаешь удивительный дискомфорт». И когда я вернулся в 2006 году из Чечни, квартира была пуста. Два раза я был близок к тому, чтобы совершить преступление. Первый раз меня остановил страх, второй — я не из тех, кто умеет в спину. Но мне стало ясно, что энергия ненависти неплодотворна, а энергия прощения, выраженная через любовь, дает иные возможности.
Ордена на затылке
— Журналисты любят вспоминать свои и чужие «ляпы».
— Была история, которая сегодня кажется смешной. Я работал молодым фотографом в АПН (Агентство печати «Новости» — ныне МИА «Россия сегодня»), когда потребовалось снять портрет тогдашнего премьера Николая Тихонова. В то время на родине дважды Героев Соцтруда и Советского Союза при жизни устанавливался бюст. Тихонов был человек очень занятый, и чтобы ему не позировать скульптору, нам предложили сделать его фотосъемку анфас и в профиль. Назначили двоих маститых фотографов, а меня взяли помощником, поскольку я был учеником легендарного Василия Малышева и знал, как выстроить свет. Я тоже был с фотоаппаратом, но один из моих коллег обращался со мной как с подсобным рабочим: «Перезаряди!» Я по ошибке взял отснятую пленку и вставил в свой фотоаппарат. Причем именно она оказалась основной. Когда проявили, был шок: на затылке Тихонова висели ордена и медали, в глазах сияли звезды и т.д. В результате обвинили во всем меня. В сталинские времена расстреляли бы, но и так один ждал отправки на Колыму, а другой — в Воркуту. Спас мой коллега Сергей Субботин, который мастерски владел скальпелем, карандашом, кистью. Мы отпечатали все снимки, бритвой вырезали «канделябры» и за четыре дня с помощью ретушера все сделали. По сути, превратили фотографические изображения в графические. Снимки отправили в ЦК, всем объявили благодарность. Кроме меня.
— Во времена СССР часто «заворачивали» фотографии по идеологическим причинам?
— Конечно, и я «заворачивал», когда в течение 12 лет отвечал за создание коллекции советских фоторабот для самого престижного международного конкурса фотожурналистов World Press Photo (WPP). Все отсылалось через Союз журналистов. Мы сидели с нашим цензором. Раскладывали фотографии, и он убирал все, что дискредитировало советскую власть, в том числе порнуху. Шел очень строгий отбор, и представить себе фотографию Брежнева, ковыряющегося в носу, было невозможно. Самый большой уникум в нашей стране — это Сергей Васильев из Челябинска, который получил четыре приза «Золотой глаз», по сути, не выходя из родного дома. Если бы его снимки шли официально, их бы даже не отослали на конкурс. Я недавно спросил его, как удалось переправить фотографии. Он сказал: «Очень просто, тихим ходом по железной дороге». В тот момент Советский Союз и Китай были закрыты для Запада, и любые снимки из-за занавеса вызывали острый интерес.
— Фотографы завистливые люди?
— Очень. И музыканты, и художники. Нет исключений. У меня один «Золотой глаз». Моя уникальность в другом: я получил семь наград в разных тематических категориях. За две войны, в Афганистане и в Чечне, за искусство, за балет, медицину, повседневную жизнь и за спорт. Это весь спектр жизни. А кто-то снимает только войну, кто-то — только спорт, кто-то — театр.
Часто мы от себя не зависим. В какой-то момент мы получали очень много призов, но никогда никто из нас не был признан лучшим фотографом года. И вряд ли будет, в силу политических причин. Все взаимосвязано.
— Ну да, это один из самых амбициозных мировых конкурсов фотографии. А вдруг Владимир Вяткин получит заветную статуэтку?
— Теоретически маловероятно, чтобы я стал лучшим фотографом года на WPP. Но одна ситуация есть. Условно говоря, я вчера во дворе своего дома снял высадку пришельцев из космоса. И неважно, резко ли я снял. Я буду лучший, и мои снимки увидит весь мир. Другая ситуация. Если вчера высадку пришельцев запечатлели фотографы Владимир Вяткин и Дмитрий Азаров, хотя бы можно определить, кто снял резче. Но если это же событие сняли 100 фотографов? Кто будет лучшим? Не тот, кто снимает лучше, а тот, кто имеет иной административный ресурс. «Русский репортер» с тиражом менее 200 тысяч — региональный масштаб! Мировая гарантия мощной тематической публикации — это «Штерн», «Пари матч», «Ньюсуик», «Тайм» с многомиллионными тиражами! Твое имя в течение недели будет известно повсюду. Поэтому нет смысла гнаться на велосипеде за тем, кто едет на «Феррари», да еще 30 человек его толкают сзади и пятеро тянут на канате. Он будет лучшим, потому что у него выходит 5–6 обложек в год в мировых изданиях, его знают в лицо.
— А что мешает тебе ехать на «Феррари»?
— Если бы я знал английский язык, я здесь бы не сидел. У нас не было стимула учить язык, мы жили в замкнутом пространстве. Наступил момент, когда крупнейшие издания осознали: какой смысл посылать в командировку пишущего журналиста, переводчика, фотографа и менеджера, когда можно отправить одного человека, который все сделает сам?
Мои огрехи — это незнание английского, неумение пользоваться компьютером. Я работаю без фотошопа, с помощью своих художественных и живописных возможностей. Моя цель — чтобы в снимках звучала музыка. Если я делаю одну хорошую фотографию в год, значит, этот год прожит не зря.
— Ты любишь снимать серии. Они похожи на романы в фотографиях. Надо не читать, а смотреть.
— У меня училась немецкая аспирантка, она делала кандидатскую диссертацию. Дочь бывшего советского офицера и немки, она великолепно владела двумя языками. Однажды звонит: «Владимир Юрьевич, мне заказали искусствоведческую статью для одного арт-журнала, просили пикантную изюминку. Вы же снимаете свои серии очень долго: и год, и пять, и даже сорок. У меня вопрос: а что чувствует фотограф Владимир Вяткин, закончив серию длиной в 20 лет?» Я ответил: «Полнейший штиль удовлетворенных амбиций мужской физиологии». Через две недели выходит журнал. Материал оценили высоко, но редактор немножко изменил мою фразу. Вышло так: «Фотограф Владимир Вяткин, который снимает свои серии очень долго, закончив очередную работу, чувствует усталость, как от тяжелого физического труда». Какая проза! Я был разочарован...
«Утюгами не пытали, но думал — убьют!»
— Ты снимал Чикатило, зэков во Владимирском централе. Как человеку с объективом внедриться в эту закрытую среду?
— Чикатило я снимал для немецкого журнала Bunte. Приехал молодой дотошный журналист из Германии делать себе имя. Он искал скандальные темы. А мне было интересно понять внутреннюю суть самого известного серийного преступника, узнать, что им двигало. О нем ведь никогда не напишут правды. Это продукт нашей системы и уникум генетический: у него было «парадоксальное выделительство»: кровь второй группы, а сперма — четвертой, что обеспечивало своеобразное алиби.
Во Владимирском централе я снимал месяц. Три четверти времени ушло на то, чтобы меня приняли. Тюрьма — это замкнутое пространство, где все знают друг друга в лицо, и вдруг появляется незнакомый человек с фотоаппаратом. Я там не ночевал, конечно, но приезжал в 7 утра и уезжал в 9 вечера. Мне зубы вышибли, когда снимал без согласия осужденных длинный стол, на который передавали латунные миски с баландой. И вор в законе в бешенстве бросил миску, которая попала мне в лицо. Тюремный зубной врач — умная женщина, мне сказала: «Володь, если хочешь, чтобы не было последствий, не жалуйся. Ты отсюда не уйдешь, а если и выйдешь, нелегко тебе будет жить». Я промолчал. Это стало решающим. Отвели к Коле Резаному, потом к Медведю и, наконец, я вышел на людоеда.
— Каково это — снимать людоеда?
— Я этого тогда еще не знал. Он был великолепный актер и психолог. 1 мая 1988 года перед отъездом пришел к замполиту тюрьмы отметить командировку. По глупости и наивности попросил помочь одному человеку. Мне просто показали его уголовное дело. Белая папка, две красные черты. Особо опасный рецидивист, владеет восточными единоборствами, два побега. За всю многовековую историю тюрьмы на тот момент было считаное количество побегов. Когда начал читать дело, у меня волосы дыбом встали. Он восемь женщин заманил, изнасиловал, убил, пустил на котлеты и шашлык. Последний побег совершил среди бела дня, девять месяцев его не могли поймать. За это время совершил 26 преступлений. С воинского склада похитил оружие: 4 карабина, ящик патронов, 2 пистолета. Нападал на автомобилистов: мужчин убивал, женщин насиловал, машины угонял. Доехал до Иркутска.
Я попросил увидеть его еще один раз, чтобы посмотреть иными глазами. Через 20 минут привели. Он сразу понял, что я все о нем знаю. Реакция была зверская, у него даже тембр изменился.
— В таких ситуациях надо пройти между Сциллой и Харибдой: и дистанцию сохранить, и в образ вжиться!
— Своим студентам всегда говорю: «Соблюдайте тематическую дистанцию!» Во Владимирской тюрьме, за стеной карцеров, я услышал разговор. Речь шла обо мне: «Сегодня уезжает фотограф, передай маляву нашим. Кто такой — пусть выяснят». Через неделю все выяснили. Все мои телефоны и адреса. Пытались из моей квартиры сделать перевалочный пункт. Были звонки такого плана: «Слушай, Вовик, выходит Резаный, одежку там, харчей и бабу на 2–3 месяца надо подогнать!» Пришлось срочно менять квартиру.
Такая же история у меня произошла с цыганами. Я был в командировке в Арктике, позвонил жене, что скоро вылетаю. И услышал: «Сиди и не рыпайся! Во дворе цыгане, человек 60 на «Волгах», к тебе в гости приехали. Звонят, стучат в дверь». Пришлось на время укрыться у тещи.
— Говорят, что словом можно убить. Думаю, что фотографией тоже. Ну, не убить, а жизнь искалечить точно.
— Не думайте, что я своими снимками принес своим героям счастье и радость. Многим я сломал жизнь. Не потому, что я злодей, но между мной и читателем стоит редакция.
Одна газета меня подвела так, что я думал: жить не буду. В начале 90-х австрийский журнал заказал мне фотографии для путеводителя по ночной Москве, а тогда как раз в центре открылся первый стриптиз-бар. Там были девушки, которые подрабатывали по ночам. Одна — бывшая гимнастка из Ростова, другая — бывшая балерина из Перми, третья — студентка из Губкина. Прекрасные девчонки: если бы я был свободен на тот момент, женился бы! Мы договорились: публикация выйдет только в Австрии, и нигде больше. Я снимал их на выступлениях, в гримерке, когда они расшивали стринги стразами. А потом фоторедактор из той газеты уговорила меня дать один снимок: у стойки бара, заставленного виски, джином, вермутом, стоят три девушки в стрингах. Обещали подрезать сверху, чтобы девушек невозможно было узнать. Выходит номер: на развороте некадрированный снимок: полный кадр как есть и текст о проститутках...
У девушки из Перми был пятилетний сын, так «сердобольные» родители других детей обклеили этим разворотом его шкафчик в детском саду. У гимнастки дело шло к свадьбе с французским бизнесменом — отношения полетели под откос.
А потом я почувствовал себя неуютно, словно кто-то за мной наблюдает. Выхожу с работы: подъезжает «Волга», выходят три амбала, берут меня за шкирку, сажают в салон и привозят в подвал этого заведения. Утюгами не пытали, в задницу паяльник не вставляли, но я думал, что убьют. Я честно сказал: «Виноват, но не в той мере. Звоните главному редактору!»
Некоторое время назад я ехал после съемки из Консерватории с большим объективом-шестисотником в сумке. Пустое метро, рядом со мной бабушка в вуальке читает Пастернака, а напротив дама лет 35, в красном пальто, красной шляпе и больших черных очках, беззастенчиво хихикая, снимает нас на телефон. Я не выдержал, достал из сумки аппарат с объективом — через две секунды ее как ветром сдуло. Иду иной раз, стоит нищая старушка, живописная до безумия, хочется снять — фактура какая! Но мысленно ставлю себя на ее место. Вот пара обнимается: она явно приезжая, он — москвич-мажор. Вот влетает ватага болельщиков! Самое сложное — достать аппарат. Еще труднее поднести его к глазу. У меня была студентка, которая через год учебы написала мне открытку: «Спасибо за то, что вы научили меня не бояться людей!» Она снимала со спины и сбоку. Я отправлял ее на Арбат снимать бомжей. Через год она принесла потрясающую съемку пассажиров метро. Я был поражен: как это удалось? У нее и аппарат отнимали, и из вагона вышвыривали, и угрожали.
— Ты не раз работал в «горячих точках». Вьетнам, Афганистан, Никарагуа, Чечня. Фотограф не солдат, он ведь не обязан снимать под пулями.
— Это самая больная история. Одна журналистка задала мне вопрос: «Скажите, а зачем вы 28 раз ездили в Чечню?» И война, и Арктика жутко затягивают. Иными отношениями между людьми. Поехать на войну и снять войну — разные задачи. Два месяца я жил на передовой в Чечне. Зубы не чистил, не мылся, грязный, вшивый — как все. И вдруг приезжает телевидение на два часа. Бритые, сытые. Выходит генерал и показывает им войну, как театр. Потом они уезжают и ломают мне все, что наработано за два месяца. На меня уже смотрят другими глазами: «А ты что тут делаешь?»
Никто нас не ждет ни на войне, ни в тюрьме, ни в больнице. Невольно мы становимся свидетелями жизни, где свои законы, о которых мирным людям лучше не знать.
На войне с обеих сторон гибнут самые физически крепкие и психически здоровые. Все уроды на рынках сидят. Некоторые мои друзья, которые погибли, пытались доказать дамам, что они супермужики. Не буду называть фамилий. И я ездил в Никарагуа, чтобы доказать одной любимой даме, что я мужик. Для того, возможно, и выдуманы войны. Не пытайся рекорды ставить, доказать, что ты лучше других. У всех свои профессиональные задачи. Если ты фотограф, помни, что одновременно стрелять и снимать невозможно. Поэтому определись. Если ты взял автомат, забудь про фотоаппарат, иначе ты подставишь десятки таких же, как ты.
— У тебя есть любимая фотография?
— Фотография «Солдат» для меня самая близкая. На ней рядовой Владимир Кусеров. Мы вместе служили в армии. Снял ее в 1971 году перед дембелем. Володя был цирковым артистом. Гераклом. Сталлоне и Шварценеггер ему в подметки не годятся по физической красоте и мощи. Жалею, что мало его снимал.
Эта фотография не имеет наград. Ее не взяли на первую советскую выставку в Лондоне во время холодной войны. Цензура не пропустила из-за того, что у солдата неуставная прическа — бакенбарды. Мой коллега Борис Кауфман взял снимок под свою ответственность и вывесил. «Дейли мейл» напечатала во весь разворот с подписью: «Мы впервые видим русского солдата, которому не хочется воевать». История этой фотографии закончилась только два года назад, когда выживший из ума бывший спецназовец выдавал себя в Интернете за этого солдата и терроризировал его дочь и жену. А Володя разбился в Чили во время репетиции, выполняя акробатический номер под куполом цирка.
— Почти готов твой новый альбом. В нем всё: и войны, и балет, и музыка, и медицина, и спорт.
— Я не включил политических деятелей и артистов шоу-бизнеса. С некоторыми дружил, а теперь обходим друг друга за километр. Многих звезд снимал в разных ситуациях, в том числе и в пикантных. Если бы сейчас эти снимки вытащить, было бы забавно. Но продавать дружбу и воспоминания о добрых отношениях не в моих правилах.