Чистые руки прокуроров

Кто на новенького?

— «Дело подмосковных прокуроров» не является случайным. Оно обнажило реальные процессы коррумпированности. При мне такого не было. Не могло быть. Тяжело говорить об этом, но за последние десять лет из системы были выдавлены наиболее крепкие, опытные и принципиальные работники. Генпрокуратура оказалась практически обескровлена. Мой заместитель Михаил Катышев, Владимир Казаков, начальник Управления по расследованию особо важных дел, Борис Уваров, следователи Николай Волков, Николай Индюков, Петр Трибой, «важняк» Владимир Елсуков, блестяще раскрывший убийство ханты-мансийского прокурора... В общей сложности к весне 2000 года Генпрокуратура лишилась 48 лучших сотрудников. Это был цвет российской юстиции, ее элита. Те, кто не хотел прогибаться под политическим давлением, кто действовал по закону, кто имел свое мнение. Многие так и не смогли устроиться в другой жизни, их не ждали теплые места у «друзей». Те же, кто пришел им на замену, новые прокурорские, видели: будешь принципиальным и честным — тебя сожрут. Главное, выполнять команду начальства, и если ты проявишь лояльность к системе, то и система тебя поддержит. Остальное — не важно.

— Что вы имеете в виду?

— У профессионального юриста, прокурора инстинкт самосохранения должен быть на первом месте! А тут люди открыто закатывали себе шикарные дни рождения, особняки отстраивали, меняли машины — подмосковные прокуроры, как мне кажется, совершенно не опасались разоблачения своей деятельности. Видимо, рассчитывали, что в случае чего их прикроют. Когда потребовалось найти компромат на прокуратуру, ФСБ было достаточно присмотреться к их расходам.

— Лет тридцать назад прокуроров, замешанных в столь масштабном деле, расстреляли бы...

— Иная система была. Да, она была тотальная и жесткая, надзор партийных комитетов, кадровые чистки, провинившихся наказывали жестоко. Людям было что терять — жизнь. А сейчас дошли до того, что взяточникам выписывают номинальные штрафы... Мы с моим замом Катышевым знали, что имеем моральное право с любого из подчиненных содрать три шкуры... Потому что сами не брали взяток. Не брали, не смейтесь. Когда на меня «копали», если бы я хоть копейку чужую взял, это стало бы мгновенно известно, единственное нарушение, которое было обнаружено, что при обмене старой квартиры на новую я получил доход и с этого дохода не уплатил налоги. Все факты проверялись Главным контрольным и правовым управлением Администрации Президента. Это была чистая правда — не уплатил. Но, как позже выяснили, по действующему на тот момент законодательству такой налог и не был предусмотрен! Придраться было не к чему. Именно поэтому, когда я пошел против Кремля, остался на свободе.

А назовите мне сейчас хоть одну свободную от коррупции структуру государственную? Прокуратура, она же не на луне находится. Трудно, а подчас и невозможно быть белой вороной при раскладе, когда почти вся вертикаль берет. Тебя либо выдавят, либо уничтожат. За последние лет десять изменились ценностные приоритеты. Разбогатеть любой ценой — вот новая психология. Прежде взятка оставалась очень латентным преступлением. Ее трудно было выявить. Взяточник не сорил «грязными» деньгами, старался скрывать их происхождение.

— Да сейчас никто деньгами-то не передает. Чиновники предпочитают получить долю в бизнесе для жен, детей, четвероюродных племянников. Так, может, подмосковные прокуроры и не столь виноваты? Жизнь заставила.

— Подмосковное дело показало, может быть, ущербность экономической политики в целом. Граждан подсадили на игровую иглу. А затем в одночасье заявили, что заниматься этим можно только в специализированных игровых зонах, в сотнях километрах от крупных мегаполисов. Власти сами спровоцировали уход этой сферы легального бизнеса в тень. А любой теневой бизнес кто-то из органов будет контролировать.

— В начале июля покончил с собой высокопоставленный сотрудник Генпрокуратуры Вячеслав Сизов. Многие поспешили связать его самоубийство с «игорным делом»...

— Самоубийство Сизова — показатель общего неблагополучия. Я помню этого сотрудника. Я его назначал прокурором Томска. Он мне показался порядочным человеком. Уголовное дело, которое сейчас по факту его самоубийства возбудили, может быть, прибавит ясности. Думаю, Сизов опосредованно был связан с «игорным делом», он ведь курировал деятельность ФСБ.

— Считаете, что именно это стало причиной его смерти?

— Не хочу гадать. Идет следствие, надеюсь, оно установит истинные причины этого поступка. Главное, чтобы «дело Сизова» не превратилось в очередное перетягивание каната между Генпрокуратурой и Следственным комитетом. Лично я считаю, что та конфронтация, которая нагнетается сейчас между двумя этими ведомствами, в том числе и в СМИ, не идет на пользу никому.

Дочки-матери

— Как лично вы отнеслись к «расчленению» Генпрокуратуры и отпочкованию от нее СК?

— Еще двадцать лет назад демократы пытались трансформировать советскую правоохранительную систему, преобразовать ее в нечто новое, но по разным причинам реформы буксовали. С тех самых пор прокуратура никак не может завершить этап взлома, найти себя.

Шло довольно мощное давление так называемых юристов демократической волны типа Собчака, Петрухина, Александра Николаевича Яковлева — их группа призывала ограничить функции прокуратуры, отказаться от общего надзора как от рудимента старой системы. Они полагали, что прокуратуре нужно оставить только поддержание гособвинения в суде.

Другая группа ученых, в числе которой был и ваш покорный слуга, активно настаивала на том, что нельзя в период роста преступности лишать прокуратуру ее особых полномочий. Прокурором был честнейший и спокойнейший Казанник, мы предложили ему такой вариант — в Конституции записываем положение о самом институте прокуратуры, а перечень ее функций убираем.

Нам все-таки удалось сохранить общий надзор за законностью. В этом смысле мы отстояли прокуратуру не как огрызок какой-то, а как полноценную самостоятельную структуру.

— Но, похоже, никто из прокурорских не ожидал, что в итоге реформирования прокуратура лишится одной из главных своих функций — следствия.

— Нельзя было объять необъятное, прокуратура не должна была соединять в себе следствие и надзор за следствием в одном управлении. Я это понимал. Поэтому хотел эти полномочия даже разным замам передать, а Устинов, мой последователь, объединил. Мне кажется, это была явная... недальновидность. Из этого ничего не вышло, было много нареканий — кто расследует дела, тот и контролирует ход расследования. Во многом благодаря этому мы и пожинаем сегодня плоды... Под шумок из Генпрокуратуры вывели все следствие.

Согласно Конституции, прокуратура является единой централизованной системой с четким иерархическим подчинением нижестоящих вышестоящему. Но вдруг создали Следственный комитет, который первоначально вроде бы находился внутри прокуратуры, но он никак не был подчинен Генеральному прокурору — ни в плане состава, ни в плане назначения руководства. Представьте себе систему, внутри которой обозначилось некое образование, системе не подчиняющееся, все это мешало работе и послужило, как мне кажется, первопричиной внутриведомственного конфликта. Переходный процесс и неразбериха продолжались около полутора лет.

— Но почему сейчас, когда СК стал уже полностью независимой структурой, этот конфликт остается?

— Правильную идею о разграничении следствия и надзора на практике извратили, оставили без прокурорского надзора все следствие. Особенно милицейское. Фактически за следствием не осталось теперь никакого внешнего контроля. Прокурор лишился массы своих полномочий. Парадоксально, но, будучи главным органом уголовного преследования, он уже не может сам возбуждать уголовные дела — этим занимается Следственный комитет. Раньше прокурор очень жестко контролировал сроки расследования уголовных дел. Сейчас сроки тоже продляет Следственный комитет, сам себе. Это дает массу возможностей. Прокурор по сути лишен любых реальных надзорных полномочий до стадии направления дела в суд.

Сегодня, я точно знаю, увеличилось число необоснованно возбуждаемых уголовных дел. Прежде прокуратура смотрела обоснованность возбуждения, обоснованность отказов, все отказные материалы проверялись. В современных условиях возбуждение дел нередко используется конкурентами, при рейдерских захватах. Как получается: дело возбудили, взяли человека под стражу, наложили арест на его имущество, блокировали все счета — и все, дальше процесс можно даже не доводить до суда, для заказчиков это уже не важно. И никакого противодействия этому нет.

— А почему, как вы считаете, Генпрокуратура не смогла отстоять свою целостность?

— Эту реформу следствия так никто толком и не обсуждал, новые законы протащили в пятницу вечером. Конечно, я считаю, что руководство Генпрокуратуры должно было вести борьбу за сохранение прокуратуры еще на том этапе, когда идея ее разделить только зарождалась.

Но, видимо, дали понять, что вопрос решен на самом верху и борьба бесполезна.

Только Сабир Кехлеров, заместитель генерального, пытался отстоять прокуратуру. В итоге разделение оказалось выгодно прежде всего руководителям следственных подразделений — меньше контроля.

— Неужели ни одного положительного момента?

— Я не хочу освещать ситуацию односторонне. Она непроста. Создалась система сдержек и противовесов, которая и позволила разобраться объективно и реально с тем, что происходит сейчас в самой прокуратуре. В этом определенный плюс. Но есть и минусы. Они в том, что эти ведомства, их руководители вступили в конфронтацию, и неконструктивные межличностные отношения как бы продублировались служебными. Противостояние между прокуратурой и СК стало фактором, присущим многим регионам. Сейчас бодание происходит, потому что прокуратура многих полномочий лишена. И она пытается отыграться в чем-то. Но тут заведомо проигрышная позиция — защитить честь мундира. Если прокуратура начнет уличать следствие в слабости, пусть даже это будет справедливо, то сразу получит в ответ, что это попытка давить на следствие.

Эти мелкие дрязги идут во вред работе. Масса людей, работающих в прокуратуре, 65 тысяч рядовых сотрудников по всей стране, и большинство из них сохранили прекрасные отношения с рядовыми коллегами по Следственному комитету. В целом я считаю, что это здоровая система... Вы не хмыкайте, Екатерина, но прокуратура, я имею в виду — ее основа, на местах, она вполне дееспособна... Подмосковье — еще не вся Россия!

«С Бородиным мы помирились!»

— Давайте вспомним знаменитое «дело «Мабетекса». Юрий Ильич, только не ругайтесь, но не кажется ли вам, что именно вы и стали причиной такого разгула коррупции в стране? В начале ельцинских времен чиновники еще боялись, что их уличат, после того как стало понятно, что главное — «не попадаться», грамотно давать наверх, и тогда можно справиться даже с генпрокурором, масштабы воровства стали сокрушительными.

— Я ни о чем не жалею. Потому что совесть моя чиста. Я хотел своим примером привлечь внимание народа: законы должны соблюдать все. Начиная от дворника и заканчивая президентом. По сути это был первый в истории России прецедент, когда действующий Генпрокурор выступил против главы государства и его ближайшего окружения. Обыденная версия — мол, показали фривольную пленку, и Скуратов был вынужден начать защищаться, напасть на «семью». Все происходило с точностью до наоборот. И кроме «Мабетекса» было еще много громких дел, которыми занималась в те дни прокуратура под моим руководством: куда исчез многомиллиардный кредит МВФ, кто играл в ГКО, почему стал неизбежен дефолт и как Березовский ограбил «Аэрофлот»... Возможно, я слишком разбрасывался. Вместо того чтобы сосредоточиться на чем-то одном, я нажил себе кучу сильных врагов.

— И никого из союзников. Кроме швейцарского прокурора Карлы дель Понте.

— Честно говоря, я был поставлен в тупик. Я понимал такую вещь: если Карла не получит ответа из нашей Генпрокуратуры, если я не дам хода сенсационным материалам против ельцинской «семьи», которые я от нее получил, не исключено, что она забросит компромат по «Мабетексу» в Интерпол, в зарубежные СМИ. Если бы это были только мои материалы, то тут возможны были варианты. Или если бы я сразу понял, что в конце прозвучит имя президента, возможно, я тоже бы попытался найти другой выход из ситуации. Но я не знал. Если оказывается, что президент коррумпирован, что это напрямую касается безопасности страны... Здесь замешана большая политика. Но я тогда не был политиком. Я не искал союзников. Я думал: раз на моей стороне закон, то и победа должна остаться за законом.

— Но неужели Карле не было вас жаль? Ведь, по большому счету, она вас подставила. Генпрокурор, который был вынужден выступить против породившей его системы...

— Сама Карла существовала в другом правовом пространстве. Она и мыслила по-другому, обращаясь ко мне. Случись подобный коррупционный скандал в ее родной Швейцарии, ни один, даже самый высокий, чиновник не остался бы на своем месте. Дело «Мабетекса» могло быть только у нас. И закончиться так, как оно закончилось. Пять или шесть причин гибели было у Византийской империи. Из пяти четыре есть в сегодняшней России. 60 миллионов долларов «Мабетекса» — копейки по сравнению с тем, каковы потери сейчас.

— Получается, что только вас да бывшего управделами президента Ельцина Пал Палыч Бородина можно было бы считать жертвами этой истории. Вас ославили на всю страну, вымотали все нервы. Пал Палыч отсидел в американской тюрьме. Как-то он приговаривал грустно: «Те люди, которые сидели некогда у меня в приемной, ожидая своей очереди, теперь все сплошь долларовые миллиардеры. А я, увы, нет...»

— Да, он не миллиардер. И я не миллиардер. Мы оба не миллиардеры. Я ему в личной беседе сказал: мне вашей крови не надо было. И он мне поверил. «Платон мне друг, но истина дороже». Пал Палыч — неплохой человек. Мы, кстати, помирились, он сам пришел. Он многое пережил, многие взгляды пересмотрел. Я думаю, что он понял, что в той ситуации с «Мабетексом» я не мог поступить иначе.

— А с госпожой дель Понте вы общаетесь?

— Почти нет. Она сейчас посол в Аргентине — далекая, тихая страна. Я был несколько разочарован, когда она стала главным прокурором Международного трибунала по бывшей Югославии, когда выступила против сербов... Этого я не понял. Ведь были же документы, свидетели... Почему она так поступила?

— Юрий Ильич, а вы не думаете, что, помогая вам, по большому счету, госпожа прокурор ничем не рисковала? В деле «Мабетекса» она легко могла быть и честной, и свободной, и независимой. Она ведь не была частью нашей системы. В отличие от вас...

— Если честно, я никогда не задумывался над этим...