Вся балетная Москва прорывалась в эти дни в Большой театр. Что и говорить, событие значительное — европейская премьера балета Бориса Эйфмана «Роден».
История любви, о которой рассказано в спектакле, трагична. Перед нами — любовный треугольник: он — великий скульптор, национальное достояние Франции, и две земные женщины, имевшие несчастье полюбить гения... Одной из них — Камилле Клодель, ученице Родена, суждено 30 лет провести в клинике для умалишенных и умереть забытой всеми. Тема безумия излюбленная у Эйфмана (вспомним несчастную Милюкову в «Чайковском», балерину Спесивцеву из «Красной Жизели» или Дон Кихота, помещенного в дурдом), и в этом спектакле он повторяет свои предыдущие находки.
Сюжет «Родена» развивается в двух измерениях — прошлом и настоящем, чему как нельзя лучше помогает прием раскадровки: первый кадр — мрачный — Роден навещает Камиллу (Любовь Андреева) в доме для умалишенных — сменяется светлым воспоминанием об их первых встречах: утопающая в свете мастерская (браво Фельштинскому и художнику Марголину) — и Камилла-натурщица покоряет уже немолодого мастера... И тут же — пропадающая в кафешантанах (блестящий эпизод канкана в «Мулен-Руже» — вообще работа кордебалета в спектакле выше всяких похвал) Камилла находит новое мимолетное увлечение. Скорость картин ошеломляющая — повсюду снующие злобные критики в зеленых костюмчиках и с красными блокнотиками в руках в пух и прах разносят работу Камиллы, которая становится опустившейся, неопрятной женщиной в компании забулдыг...
Забота и семейный уют — это Роза Бере (Нина Змиевец), ставшая впоследствии женой скульптора. И в ее линии киноприем также действует безотказно. Сельский праздник винограда, и юная Роза — прекрасная вакханка. А через мгновение — скачок во времени, и перед Роденом сидит старуха. Засохший венок в руке, память прошлых встреч — вот что осталось от обольстительной вакханки, чья любовь — «тяжелее оков».
С режиссерской точки зрения, спектакль получился зрелищным, цельным, отлично выстроенным. Хореография — эффектной и масштабной, виртуозные дуэты отражают психологию и взаимоотношения героев. Откровенная чувственность роденовских работ воплощается на сцене. Музыка французских композиторов (Равеля, Сен-Санса и Массне) несет ту самую эпоху, в которой жил и творил великий мастер.
Для Олега Габышева, исполнителя партии Родена, роль этапная. Техника артиста — на грани возможного. Он закручивает тело в вихревых вращениях и прыжках, создавая глубокий и емкий образ. Перед нами уже зрелый актер, сегодня один из самых интересных в балетном пространстве. В его работе все продумано до мелочей.
Перед нами — не очень приятная в человеческом отношении личность. Эйфман не только не обходит острые углы биографии Родена, но ставит их в центр спектакля, развивает на их основе сюжетную канву. Все в жизни Родена посвящено творчеству, от любящих он черпает вдохновение, но сам не способен дарить тепло близким. Его жизнь мучительна и конфликтна.
«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе», — писал Пушкин о Байроне. И эту тонкую, но существенную грань Габышев-артист показывает на сцене великолепно.
И тут возникает главная тема не только для балета, но и для всего художнического пути Эйфмана в целом — тема творчества. На сцене мастерская Родена. И мы прикасаемся к его творческой лаборатории: видим и процесс, и акт творения. Как из глыбы необработанного камня, из хаоса неживой материи рождается Дух — великие создания Родена-скульптора: «Мыслитель», «Поцелуй», «Идол», «Врата ада». Человеческое месиво, клубок голых тел... Мастер начинает месить эту человеческую «глину» (явный отсыл к библейскому акту творения), вытаскивая руки, головы, торсы. Бездушный материал преображен в бессмертные шедевры. Эти сцены — главная удача спектакля. Акт творения явлен полновесно и зримо.