Модный столичный художник Никас Сафронов накануне Нового года занят не только праздничной суетой, но и здоровьем.
Ему снимают швы и долечивают сотрясение мозга, полученное во время ДТП в ноябре. Рано утром, как обычно, художник возвращался из мастерской домой, вдруг колесо провалилось в яму (50 см в диаметре!), впереди тормознул рефрижератор, и авто художника врезалось в бордюр... О дураках и дорогах, скорости и азарте и, конечно, об искусстве «МК» поговорил с Никасом в его мастерской.
Жизнь в диком ритме
— Никас, как ваше самочувствие?
— После аварии у меня обнаружили сотрясение мозга и наложили швы на бровь. Но их уже сняли. Остались, правда, небольшие шрамы. Собираюсь там же сделать шлифовку — но это не пластика, я вообще против разного рода экспериментов с лицом. Ну а что останется — будем считать, что это некая метка на память о том, что со мной произошло.
— Вы и раньше попадали в ДТП. Это ведь ваша третья серьезная ситуация на дороге?
— Это вторая серьезная авария, которая произошла со мной на дороге. Первая случилась 10 лет назад — тогда у меня была более тяжелая травма позвоночника, также перелом двух ребер и ноги. Машина тогда разбилась вдребезги. Я лежал в больнице целых два месяца, а потом еще семь ходил в корсете. Но зато эта ситуация дала мне возможность написать книгу под названием «Анатомия скандала и успеха» — все два месяца в больнице я занимался только ей. Еще одно ДТП произошло два года назад — я ехал на зеленый свет, а в меня врезался гастарбайтер на своей старенькой «Ауди». У меня тогда не было серьезных травм, но машину все же пришлось списать. Скажем, в общей сложности я убил три машины. На этот раз осколки попали в лицо и глаза, но все равно это не так серьезно.
— В такие моменты, говорят, жизнь проносится перед глазами. Что промелькнуло у вас в голове?
— Да, мелькнула первая мысль, что надо было лучше врезаться в пластмассовый бордюр — тогда было бы меньше проблем с машиной. Да, мне хотелось сохранить машину, но не получилось. Но кто знает, как бы тогда повел себя автомобиль. Тогда казалось: если бы я увернулся правее, я бы, скорее всего, попал на бордюр. А самое обидное, что до меня на этом самом месте было семь или восемь аварий только за три дня. И все из-за этой злополучной ямы — 50 сантиметров в диаметре. И никто из дорожных служб ничего не предпринимал. Но стоило СМИ написать о моей аварии, как яма тут же исчезла, и те же дорожные чиновники сказали, что никакой ямы не было, а Никас все это придумал. Но через несколько часов телерепортеры засняли еще свежее заасфальтированное пятно.
— Вот уж действительно в России две проблемы: дураки и дороги.
— У меня есть один друг, его зовут Малхаз. Он грузин, проживающий в США. Так вот, он привез оттуда технологию дорожного покрытия: в четыре раза дешевле, в три раза быстрее делающееся, и сохранность такой дороги без ремонта около 15—20 лет. К тому же выдерживает температурные перепады от -50 до +50. Но ему здесь сказали: 350% откатов — тогда дадим делать дороги по этой технологии. Он поехал в Казахстан, Назарбаев его лично принял, и уже несколько лет там строятся эти дороги. А у нас, получается, никто в них не заинтересован.
— Вы давным-давно за рулем. Многие уверены, что стиль вождения отражает характер человека, который сидит за рулем. Кто вы на дороге?
— Я даже не знаю... Вряд ли я хулиган. Но я езжу очень быстро — и у меня импульсивный характер. Самая большая моя проблема — это скорость, и все из-за того, что все время опаздываю везде. То нужно в какой-то богоугодной акции принять участие, то в благотворительном мероприятии, то мастер-классы провести для детей-инвалидов, то быть на аукционе, также благотворительном, и везде я все время не успеваю. Но я никогда за рулем не пью.
— Вы такой же импульсивный и скоростной в жизни?
— Во мне много энергии, заложенной родителями. Я, еще будучи студентом, обычно после училища бежал разгружать вагоны, потом бежал в театр, где работал художником-бутафором. Успевал пообщаться со своей девушкой, потом шел в ночь работать сторожем, там же, чтобы не терять времени, работал дворником, под утро спал час-полтора перед училищем и так далее. В юности всегда был дикий ритм. Если лишить меня моей свободы, вся эта энергия вскоре теряется. Вот в армии, например, был для меня очень жесткий режим, нужно было рано или в разное время вставать, и там я полностью изменился — располнел и отупел. Как только вернулся на «гражданку», сбросил дней за десять 20 килограммов, и очень легко. И сразу появились и силы, и космическая энергия.
Готика в крови
— Как и многие художники, вы ночной человек?
— Да, я пишу картины обычно ночью, т.к. другого времени на это у меня нет. Начинаю работать после одиннадцати вечера и работаю часов до шести, семи, восьми утра. При этом сплю после этого не очень много.
— Много у вас получается работ, например, за неделю?
— Я обычно начинаю какую-либо работу, потом откладываю на время, а через какое-то время возвращаюсь к ней, дописываю до конца. Так и не посчитаешь сразу, сколько выходит за неделю или месяц. К тому же у меня много времени отнимает ремонт квартиры. Ремонт, который идет уже более 11 лет. Я стараюсь наполнить квартиру красивыми предметами и не ограничиваю себя в любви к мебельному антиквариату. Все это я собирал по крупицам — и только на это ушло около четырех лет. Во время одиннадцатилетнего ремонта сменил с десяток дизайнеров, некоторые из них пытались меня обмануть. Года три назад у меня была одна француженка, Элизабет, которую я случайно поймал на ее жульничестве — она купила для меня очень дорогую антикварную напольную плитку из Италии, каждая из которых стоила по 350 евро. А позже оказалось, что она привезла мне лишние 80 метров этой дорогущей плитки. Тогда она меня обманула на 40 тысяч евро. И, наконец, я нашел замечательного дизайнера Ольгу Соколову. Недавно мы как художники сделали вместе с ней спектакль «Пигмалион» в театре Армена Джигарханяна. Сейчас Сергей Проханов пригласил меня заняться сценографией в своем Театре Луны в спектакле «Дали и Гала» — я хочу, чтобы Оля Соколова участвовала вместе со мной в этом проекте.
— В вашей двухэтажной квартире-мастерской каждая комната сделана в своем стиле, но мебель собрана в одном ключе — готическом. Какой здесь самый дорогой экспонат?
— Наверное, самым дорогим у меня будет кот, которого я собираюсь скоро купить, — весом он будет более 10 килограммов. Необычная порода, вроде ашера или оцелота. Я, конечно, шучу! На самом деле у меня есть оставленный мне по наследству от родителей этот неброский портрет, что у меня за спиной (указывает на потемневшую от времени небольшую картину над рабочим столом в кабинете). Это истинная семейная реликвия, и с ним связна интересная семейная история.
— Какая?
— Из летописи Симбирска я когда-то узнал, что мой давний предок — русский священник Артемий Сафронов — в 1668 году был приглашен из Московии в некую местность по приглашению Богдана Хитрова, и там он ее освятил на семи холмах, и ее, эту местность, назвали Симбирском. И его потомки до моего деда, которого в 20-х годах прошлого века репрессировали, были священниками. Мой папа, боясь продолжать карьеру священника, пошел по военной части. И, будучи офицером, он по распределению поехал на Сахалин. Моя мама — литовка — была до войны сослана с семьей в Сибирь, где и познакомилась со своим будущим мужем, впоследствии моим папой. Он перевез ее на Сахалин, где они и поженились. После войны папа приехал с мамой в Симбирск, который тогда уже назывался Ульяновском, где я и родился. А где-то на чердаке у нас валялся вот этот портрет. На вопрос «что это за портрет?» папа неохотно объяснял, что это наш предок. На нем, правда, ничего толком не было видно. А он в подробности не вдавался, говорил, «потом объясню». Тогда вообще было опасно говорить о таких родственниках, тем более о тех, кто относился к духовенству. Я помню, что как-то во втором классе классный руководитель увидела на мне нательный крестик. Она выставила меня перед всем классом и пристыдила. После этого я стал надевать его только дома. Я уже знал о том, что многие мои предки по отцовской линии были священниками.
— Как же узнали судьбу предка?
— Года полтора назад пришла ко мне журналистка брать интервью и рассказала, что недавно была в Риме у сценариста Тонино Гуэрры. И среди тех людей, кто там присутствовал, был кардинал из Ватикана. Так вот, он сказал присутствующим, что есть такой русский художник Никас Сафронов, чьи предки — из кентерберийских монахов. Они уехали в ХVI веке пропагандировать католицизм в Россию, но там приняли православие и остались жить. Возможно, фамилия тогда была у них другая, я пока это не выяснил. А вообще, Сафрон — это древнееврейское имя, что в переводе означает что-то вроде «у Христа за пазухой». Возможно, фамилия была взята от греческого имени Софроний. В любом случае, у нее есть свои библейские корни.
— Когда вы встречались с Папой Римским, еще не знали всех этих подробностей?
— С Папой я встречался в 1990 году. А обо всем этом узнал только прошлой осенью. Я попросил мою знакомую узнать об этом факте побольше, найти какие-то документы. Выяснилось, что они находятся в архивах Ватикана, но чтобы получить к ним доступ, нужно обращаться лично к сегодняшнему Папе Римскому. Процедура доступа к архивам очень сложная, и там много своих нюансов. Мне предложили за эту услугу заплатить 350 тысяч евро. Но я пока не решился пойти на это. Тогда вспомнил об этой картине. Я нашел ее на чердаке, в доме, где в последние годы жил мой папа, привез в Москву, отреставрировал — и увидел на ней своего старшего брата Сашу, т.е. одно лицо. Его, к сожалению, уже нет, он пять лет назад погиб. А на ней, как мы видим, изображен кентерберийский монах. Это портрет XVI века. Правда, на нем невозможно разобрать имя и фамилию. Но зато я понял, почему у меня с детства такая тяга к готике. Еще в четыре года я вырезал из гипса замок. А лет в десять я прочитал книжку рассказов Бальзака в оформлении Гюстава Доре и стал повсюду — на партах, в тетрадях — рисовать замки, дворцы, рыцарей. У меня с детства было желание где-нибудь когда-нибудь купить себе замок. И когда возникла идея ремонта моего дома, я решил, что один этаж обязательно будет в готическом стиле.
— Все покупаете за границей на аукционах?
— Да, в основном за границей, в антикварных салонах или на аукционах, — в России антикварная мебель стоит дорого. Например, портал камина, который я купил во Франции, обошелся мне в 18 тысяч евро. В России, в Москве я нашел похожий камин, только проще и «моложе». Когда я спросил у продавца, сколько он стоит, мне сказали: «Всего 185 тысяч евро». То есть здесь что-то покупать — очень дорого.
— Вы увлеченный коллекционер?
— Мне нравится процесс торгов, хотя цены сегодня все время поднимаются. Однако если я намерен что-то приобрести, я, как правило, делаю это.
Успех — это Божий промысел
— Вы вообще азартный человек?
— Да. Раньше и в казино играл. За границей я, как правило, в казино не хожу — они там «невкусные». А у нас, когда были казино, было интересно. Ты приходил туда, тебя встречали как дорогого гостя, роскошно угощали — вот тебе кофе, сигары. Именно в казино я научился курить сигары. У нас тебя облизывали с головы до ног. К тому же я был знаком, как правило, с владельцами этих казино, у меня всегда были золотые карты.
— Правильно ли, что сейчас казино в России запретили?
— Да, это правильно. Это же болезненный азарт, и казино всегда тебя обыграет.
— Ваш успех — это счастливый билет или заслуга характера?
— Сложно сказать. Не бывает же так, чтобы, допустим, родилась Софи Лорен — и сразу стала великой актрисой. Кстати, Софи Лорен в детстве ложилась рано спать, потому что дома нечего было есть, и всегда старалась позже проснуться, чтобы меньше времени пришлось голодать. Но так случилось, что она выиграла конкурс красоты в Неаполе, потом ей предложили сняться в кино. И потом уже ее карьера пошла вверх. Здесь есть и Божий промысел. Я в 16 лет уехал из дома поступать в мореходку, чтобы стать пиратом. Здесь есть и риск, есть и стечение обстоятельств, есть и любознательность, и жизненный опыт, и всегда есть ошибки, на которых учатся многие. Люди, в детстве совершающие какие-то ошибки, позже могут стать видными людьми, но, к сожалению, им могут эти ошибки припомнить. Но человек именно на ошибках и учится. «Ни один человек не богат настолько, чтобы искупить свое прошлое», — это сказал Оскар Уайльд. Мы всегда должны учиться на своих ошибках, и они, как ни парадоксально, необходимы и даже полезны. Если, скажем, я любил и страдал, то позже могу заставить других любить и страдать, я уже знаю, как это делается. Когда я сдавал на права в 1988 году, наш инструктор говорил: побольше вам мелких аварий! Ведь они все равно будут, но именно на них мы и учимся. Ты становишься осторожнее, лучше чувствуешь дорогу. То есть без них, без ошибок, невозможно жить. Так же и в искусстве. Огромное количество картин, которые я писал как пробные, экспериментальные, сегодня я с удовольствием уничтожил. Ты все время и растешь, и учишься. Может, именно поэтому я открыл свое направление в живописи — dream vision, это та живопись, которая приходит ко мне во снах и переходит потом на холсты.