Лидер Партии националистического движения (ПНД) Девлет Бахчели, один из важнейших союзников президента Реджепа Тайипа Эрдогана, призвал Турцию к формированию стратегического альянса с Россией и Китаем.
Его заявление, прозвучавшее на фоне наступления Израиля на Газу и изменения политики США в отношении Анкары, сразу же вызвало вопросы о его вероятности.
Для Бахчели отправной точкой стала историческая ситуация: он сравнил текущий момент с 1964 годом, когда президент США Линдон Джонсон направил премьер-министру Исмету Иноню письмо во время кипрского кризиса, предостерегая от односторонних военных действий. Ответ Иноню: «Будет создан новый мир, и Турция займет в нем свое место», — нашел отклик в интерпретации Бахчели. Однако условия современного мира и геополитические сложности Турции делают его предложение далеко не однозначным.
«Вопрос, поднятый Бахчели, фактически соответствует политике, которую уже проводит турецкое государство. Может ли Турция полностью отказаться от НАТО, от своего альянса или от экономических связей с Европой? В краткосрочной перспективе — нет. Но это также предупреждение Соединённым Штатам и европейским странам, так как теперь у Турции есть возможность идти своим собственным путём», — отметил директор Центра евразийских исследований имени Гейдара Алиева Яшар Сары, указав на недавнее участие президента Эрдогана в саммите Шанхайской организации сотрудничества в Китае, где Турция была единственным членом НАТО.
Но даже разговоры о смене альянсов пока преждевременны для страны, которой предстоит долгий путь и существует множество причин для сдержанности.
В международных отношениях «альянс» подразумевает больше, чем просто тесное сотрудничество. Он означает обязательства между государствами — то, чего исторически избегали и Россия, и Китай. Аналитики предупреждают, что говорить об альянсе, а не о стратегическом союзе или прагматическом сотрудничестве, означает переоценивать политически и дипломатически достижимые цели.
Внешнеполитическая доктрина Китая делает акцент на таких инициативах, как «Глобальная безопасность» и «Глобальная цивилизация», которые продвигают многополярное взаимодействие, но при этом открыто избегают блоковой политики. Пекин формулирует свою глобальную позицию как пост-альянсовую, предпочитая гибкое партнерство жестким обязательствам.
Россия, хотя и более привычна к двусторонним соглашениям в сфере безопасности, стратегически выигрывает от неоднозначного положения Турции в НАТО. Балансирующая роль Анкары — одновременно члена НАТО и партнера Москвы — создает место для маневра России внутри западного альянса. Трансформация этого хрупкого баланса в формальный турецко-российский пакт противоречила бы интересам Москвы в сохранении разногласий в НАТО.
Турция и Россия уже поддерживают прочные связи в различных областях: энергетика, ядерная энергетика, торговля, туризм и оборона. Такие проекты, как строительство АЭС «Аккую», большой поток российских туристов и тесная энергетическая взаимозависимость, подчёркивают глубину существующих отношений.
Однако это сотрудничество сосуществует с серьёзными противоречиями. В Сирии Анкара и Москва уже более десятилетия неоднократно оказывались по разные стороны конфликта. В Ливии они поддерживали противоборствующие группировки. Даже на Южном Кавказе их влияние взаимно противоположно. Эти отношения характеризуются не столько сближением, сколько разрозненным, транзакционным прагматизмом.
Для Турции оборонные закупки являются решающим показателем сближения. Закупка российских ракет С-400 в 2019 году стала переломным моментом, вызвав санкции США и исключение из программы производства истребителей F-35. Однако последующие шаги свидетельствуют о том, что Анкара не отказывается от своей западной оборонной орбиты.
Совсем недавно Турция возобновила кампанию по приобретению истребителей Eurofighter Typhoon в рамках более широкой стратегии по поддержанию модернизации ВВС. Военное сотрудничество с Россией остаётся ограниченным и политически чувствительным, в то время как роль Китая в оборонной политике Турции незначительна. В этом свете формальный альянс с Москвой и Пекином представляется стратегически несовместимым с сохраняющейся зависимостью Турции от западных военных экосистем.
Ещё одно препятствие кроется во внутренней траектории развития Турции. С момента основания республики в 1923 году модель «государство-общество» основывалась, хотя и неравномерно, на демократической легитимности и индивидуальных свободах. Правительства по-разному привержены этим принципам, но ни одна администрация полностью от них не отказалась.
Формальное сотрудничество с Россией и Китаем — двумя государствами с авторитарным правлением — противоречило бы вековой ориентации Турции. По мнению Хасана Унала, профессора и эксперта по внешней политике Турции, такой блок может быть воспринят не только как геополитический, но и как идеологический отход от демократии, что поставит под сомнение внутреннюю легитимность и основополагающий консенсус республики.
Экономический аспект также осложняет позицию Бахчели. По словам Синана Улгена, директора стамбульского аналитического центра EDAM и старшего научного сотрудника Carnegie Europe, наиболее сбалансированными и способствующими процветанию торговыми отношениями Турции остаются отношения с Европейским союзом, годовой объем торговли с которым превышает 210 млрд долларов. С Китаем же, напротив, торговля крайне асимметрична: Турция импортирует из Китая товары на сумму около 45 млрд долларов, а экспортирует лишь около 5 млрд.
Хотя сторонники сближения с Пекином часто ссылаются на БРИКС в качестве альтернативной структуры, отмечая его долю в мировом валовом внутреннем продукте (ВВП) и резервах, этой организации не хватает сплоченного политического стержня, и она служит скорее площадкой для выражения недовольства западными институтами, чем функционирующим экономическим или оборонным блоком. По мнению аналитика, внутреннее соперничество между членами организации, такими как Индия и Китай, подчеркивает ее ограниченные возможности.
В основе призыва Бахчели лежит более широкий сдвиг в сторону многополярности. Многие турецкие политики сходятся во мнении, что однополярный порядок, сложившийся после окончания холодной войны, необратимо разрушился. В этом контексте стремление Турции к диверсификации отношений с незападными державами широко считается логичным и необходимым.
История холодной войны в Турции служит прецедентом: даже в разгар американо-советского соперничества Анкара поддерживала значительный объём торговли с Советским Союзом, обеспечивая проекты в тяжёлой промышленности, которые укрепляли её внутреннюю экономику. Сегодня аналогичные возможности существуют как с Россией, так и с Китаем, особенно в сфере энергетики, инфраструктуры и технологий.
Однако, если рассматривать такое взаимодействие как «альянс», а не как прагматичный подход, двустороннее сотрудничество может оказаться слишком многообещающим и невыполнимым. Многополярность создаёт пространство для манёвра, но не устраняет ограничения, накладываемые существующими альянсами и экономическими реалиями.
Бахчели выбрал для этого момент осознанно: его призыв прозвучал в момент активизации Израилем военных операций в секторе Газа при широкой поддержке Запада. Для него Россия и Китай представляют потенциальный противовес тому, что он назвал «зловредной коалицией» США и Израиля.
Однако и Москва, и Пекин заняли осторожную позицию в отношении действий Израиля. Ни одна из них не оказала решительного сопротивления, которое могло бы удовлетворить турецких критиков Израиля. Россия сохраняет собственные каналы сотрудничества с Израилем, особенно в Сирии, в то время как Китай избегает вмешиваться в ближневосточные конфликты, ограничиваясь лишь риторическими жестами.
Это поднимает вопрос о том, являются ли Россия и Китай теми надежными партнерами, которых Бахчели представляет себе в вопросе сдерживания действий Израиля в регионе.
Предложение лидера ПНД вряд ли изменит внешнюю политику Турции в ближайшей перспективе. Тем не менее, оно имеет внутриполитический вес. Обращаясь к исторической памяти и выражая недовольство поведением Запада, он позиционирует себя — и, следовательно, правительственную коалицию — в рамках более широкой дискуссии о стратегической ориентации Турции.
Хотя такое изменение не представляется возможным в краткосрочной перспективе, а у президента Эрдогана нет политики в этом направлении, такую риторику можно интерпретировать как необходимость освободиться от западной зависимости и способствовать большей стратегической автономии. Однако для критиков она обнажает противоречие между националистическими политическими посылами и структурными реалиями глобального положения Турции.