Галину Павловну невозможно не любить. Красива, пряма, откровенна, без навязшей в зубах дипломатичности. Нынешний день рождения — отличный повод поговорить.
Общение с Вишневской — глоток свободы. Ведь смелость и искренность нынче не в почете. А она не мельчит. Ее дела соразмерны ее словам. Она из тех, с кем отождествляют Родину: ее женственность, широта, принципиальность и поныне вызывают восхищение.
— Каким вы находите оперное искусство сегодня?
— Вы говорите о его развитии? Я думаю, говорить следует о его убийстве. Причем в мировых масштабах, не только у нас. У нас это в особо уродливой форме проявляется. Да и на Западе не лучше. Недавно в новостях по телевидению передали, что в Германии поставили оперу Прокофьева «Война и мир». Показали фрагменты. Что-то страшное: голые девки, пьяный Наполеон валяется, Кутузов где-то там... Кошмар, порнография. Поэтому о развитии оперы смешно даже думать, когда существуют подобные вещи.
— А им, постановщикам, кажется, что иначе зрителю будет скучно...
— Не знаю, что им кажется, но делают это все проходимцы. Бездарные авантюристы. Нашли себе кормушку на потребу какой-то части публики (даже не публики, а не знаю кого) и творят такие безобразия. Все рассчитано на скандал. На рекламу. На утробный смех. На издевательство над публикой. Только не понимаю, почему публика это принимает и терпит.
— А у нее нет выбора.
— Так не ходите в театр. Не ходите! Закройте театры — это лучше! Чем превращать их в уродцев, которые затем плодят себе подобных...
— Но какой-то же есть выход?
— Выход? Вы знаете, все это безобразие в России уже было. После революции. Когда опера Пуччини «Тоска» называлась «Борьбой за коммуну», «Гугеноты» Мейербера — «Декабристами», а «Жизнь за царя» Глинки, конечно же, стала «Жизнью за народ». Так что это пройдет, надо переждать. Бороться бесполезно. Ибо поставить классический оперный спектакль гораздо сложнее, чем раздеть на балу Наташу Ростову. На это фантазии не надо никакой. Нужно лишь бескультурье, хамство и бездарность.
— Но время нуждается в новых операх...
— А кто запрещает? Пожалуйста. Но для этого, к сожалению, талант нужен. Понимаете? Вот и идет борьба бездарей с талантами.
— Вот и посмотрим, какой будет «Руслан и Людмила» в Большом театре. Кстати, они пригласили вас на открытие, памятуя о разногласиях?
— Да, пригласили. Пойду обязательно. Это мой театр! Я ему отдала 22 лучших года своей жизни.
— И на премьеру «Руслана и Людмилы» пойдете?
— Не знаю, есть ли у меня билет. Если пригласят — пойду. Если не пригласят и будет время — все равно пойду.
— Ну хорошо, вот у вас в Центре растет новое поколение певцов. Но оно тоже попадет в эти жернова...
— Обязательно. И бороться молодой артист с этими акулами и бездарностями не сможет. Поэтому я всегда говорю: если вы окажетесь в театре в таком двусмысленном положении — не надо бороться. Все равно не добьетесь ничего, вас просто выгонят из театра. Там мафия сидит, которая сильнее вас всех. Делайте то, что велят. Но не забывайте о голосе совести: должно быть пение, должно быть искусство, и по возможности надо избегать откровенной похабщины...
— То есть компромисс, но до определенного момента.
— Они должны на него идти, как иначе?
— Но как, с вашей точки зрения, богата еще земля талантами?
— Талант не может процветать на такой мертвой почве. Как может вырасти талант, если Наташе Ростовой предлагают быть девкой какой-то голой? Что она может сказать поперек? В этом весь ужас. Пройдет этот спектакль 10 раз. Потом его снимут со скандалом. Выбросят декорации. И на этом строится их дешевая игра. Ерничество, юродство. Потому что на искусство рассчитывать сегодня очень трудно. Но, повторяю, все это пройдет.
|
||
|
Вишневская — Ростропович: триумф всей жизни. |
— Вот только когда...
— Вы знаете, обычно всплески бывают после каких-то глобальных событий. Вот была Первая мировая война. После нее — какой поток талантов хлынул во всех областях! Карузо, Джильи, боже мой, да кого ни назови — все гении. Или композиторы — Шостакович, Прокофьев, Стравинский. Потому что, когда войны происходят, в народе накапливается положительная энергия. Сила, которая хочет выплеснуться из этого ужаса и дать миру то, ради чего человек рожден. А теперь все идет вниз.
— То есть нужна война?
— Не приведи Господь. Войны, конечно, не надо. Пусть уж дольше длится это время, покуда в народе опять накопится потребность положительного, потребность в красоте, в человечности.
— Несколько лет уже нет с нами Мстислава Леопольдовича. Для нас всех это небожитель...
— И я его таким же вспоминаю. Таких больше не бывает.
— Опять же среди инструменталистов сегодня много талантливой молодежи. Но...
— ...нет — как и среди певцов — личностей, индивидуальностей. Вот Слава говорил: «Подумай, сегодня солисты (скрипачи, виолончелисты) так вооружены техникой, могут играть абсолютно все». Сколько лет один лишь Ростропович мог играть концерт Прокофьева! Остальные не справлялись, не выдерживали руки. А сегодня этот концерт играют студенты в консерватории. То есть технически могут все. А дальше... опускается занавес, вы уходите с концерта и сразу же забываете, что он играл. И вообще — были вы на концерте или нет. Нет персональности. Нет накопленности в себе великих идей, фантазий, несбывшихся желаний.
— Вон и конкурс Чайковского превращается в Олимпиаду. Кто быстрее пробежит.
— Правильно, никто не запоминается! А вот Ростроповича, Ойстраха, Рихтера, Гилельса не воспримешь умершими. Они будто рядом и до сих пор наполняют душу.
|
||
|
С дочерьми. фото: Александр Гайдук |
— Сейчас нет дирижера на Госоркестр, все гадают, кто будет. Но без оглядки на ГАСО каким, по-вашему, должен быть маэстро?
— Сегодня очень трудно говорить об этом. Условия жизни настолько изменились... Вот он дирижирует в Москве. Потом надо сесть в машину, чтобы не опоздать на самолет: завтра ему играть в Нью-Йорке. Из Нью-Йорка полетит в Токио и так далее. Жизнь пролетает мимо! Только покрывает расстояния. Вставляет в самолете наушники. Перед ним партитура. Начинает изучать. Иногда даже в салоне надевает фрак. Потом садится в лимузин, чтобы сразу выйти на сцену. И до чего нас такая жизнь доведет? Когда это все остановится? Чем кончится?
...В Большом театре для меня идеалом был Мелик-Пашаев. За два дня до спектакля он в театре уже не появлялся — готовился. Готовился к спектаклю, которым дирижировал до этого всю свою жизнь! Накануне не подходил к телефону. В день спектакля раньше всех оказывался в театре. И за пультом все свое сокровенное отдавал публике. Сегодня этого нет.
— Кстати о перемещениях по свету... Вы постоянно находитесь в России?
— Все время. Мне трудно путешествовать, устаю. Да и надоело. В Париже квартира есть, но никто там не живет, пустая стоит. Живу здесь, в оперном центре, на
— А то многие молодые инструменталисты первым делом мечтают отсюда смотаться.
— Напрасно. Это наша земля. Россия — мой дом. И не хочу нигде иметь другого. Я вынуждена была покинуть страну в 1974 году. Только через 16 лет смогла приехать сюда. И рада тому, что я здесь. Дети мои живут за границей, у меня шесть внуков, все они родились в Америке, учатся — кто в Швейцарии, кто в Штатах. Как сложится их судьба — посмотрим.
— Но вот наша страна... она же больна.
— Конечно. А как может быть иначе? Вот перестройка — это ж не то что прочли последнюю страницу, закрыли книгу и начали новую. Так не бывает. Должно пройти время, ведь в перестройку к власти пришли замечательные люди. Но они не готовы были взять эту власть. И в конце концов стали управлять страной те же коммунисты, которые 70 лет создавали нового советского человека. И что? Все кидаются сделать что-то хорошее, но профессионалов мало. У нас же все на эмоциях, самодеятельность. Страна огромная, а как ею управлять? Как? Традиции должны быть. А традиции постоянно прерывались — в революцию, в войну, потом коммунистов погнали, постоянное уничтожение. Просто страсть к уничтожению. Не для себя строили, поэтому и рушить не жалко. А потом начинают горбатиться, восстанавливать...
Вот я смотрю телевизор: это ж до абсурда доходит, когда часовые передачи посвящены тому, кто должен починить кран в доме. Слушайте, да что такое происходит? Не верю своим ушам! То есть надо пробиваться к президенту, чтобы починили унитаз? Целый день премьер-министр и президент сидят и решают, как починить канализацию...
|
||
|
На мастер-классе в Центре оперного пения. фото: Александр Гайдук |
— Как полагаете, какая для России самая оптимальная форма правления?
— Царь нам нужен! Больше ничего. Царь! Нужен вожак, лидер, за которым пойдет народ.
— То есть страна никуда от царя не уйдет?
— Нет. Потому что слишком большая. Что с ней делать-то? Рецептов нет. Народ вышел с утра из дому, поглядел вокруг: ой, работа не волк, в лес не убежит, завтра, мол, поработаю — и опять домой. Вот так всю жизнь. Поэтому нужна дисциплина, иначе ничего не получается. Но я люблю свою Россию. Люблю мой народ безалаберный. Сама такая.
— Да ну...
— А что? Что мы, особые какие-то? Такие же! Родились здесь, росли, впитывали безалаберность.
— Но вы всю жизнь умели быть принципиальной...
— Да, это обязательно. Человек не должен идти против себя. Не надо продаваться. Это вас освобождает от очень многого. Свобода всегда дороже. Я не получила от советской власти ничего — ни грамма и ни сантиметра. Никогда не было квартиры бесплатной, только кооперативная. И образования нет бесплатного — потому семь классов только образования, война началась. Война и блокада — вот мои университеты. Специального музыкального образования у меня тоже нету. Так что материально меня ничего не связывает, ничего никому не должна. Я работаю, чтобы принести пользу своему Отечеству так, как считаю нужным.