25 лет со дня кончины любимого артиста. «Все думаю: зачем я даю интервью? — говорит дочь Папанова, Елена, актриса Театра им. Ермоловой, едва мы уселись с нею в кафе тет-а-тет.
— Все вроде сказано, книга вышла. Мне сливочный кофе, пожалуйста... Не убавить ничего, не прибавить». Это редкость: сама никогда звездным родством не козыряла, иные знакомые понятия не имеют, что она дочь «того самого» (кстати, ни один из правнуков не носит папановской фамилии). «Но вот что меня заставляет идти на встречу с вами, — продолжает, — 25 лет прошло, а папу помнят, как будто не умер вовсе. Почему так?..» Да потому что Папанов кто угодно, но только не «актер своего времени». Ни по внешности, ни по характеру, ни по таланту. Внешность его, казалось бы, простая, рабочая — хоть для графьев XVIII века сгодится, хоть для героев века XXI. Характер... человек войну прошел, оставшись человеком, ранен тяжело, без комментариев. Талант... Трудный он, Папанов. Зато память о нем простая и прочная.
— Сразу хочу спросить, не «каким он был», а каким был бы, — Анатолий Дмитриевич умер в
— Уж не знаю, конкретно «за» Путина или «против», но, конечно, все, что делается нынче, — это испытание для людей того времени. Думаю, папа вел бы себя достойно, что мы видели на примерах звезд советского экрана первой величины — Михаила Ульянова, Людмилы Гурченко. Могу сказать однозначно: отцу не понравилось бы, что творится сейчас с культурой. Еще в советское время, критикуя какой-то спектакль, говорил, что театр — это театр, не надо из него балаган устраивать, на досках прыгать, работать на потребу публике. Сколько раз повторял любимую фразу из Пастернака: «Цель творчества — самоотдача, / А не шумиха, не успех. / Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех». Сегодня обратный девиз в ходу: НАДО быть притчей на устах, ничего не знача!
— Да, но разрывался бы телефон, отца бы звали в сериалы...
— Совсем никудышные он бы игнорировал. Ой, я представляю, какие бы деньги сейчас зарабатывал... Ка-ки-е деньги!
— Не только бы на «Волгу» хватило...
— Не только... Есть же хорошие сериалы, в конце концов.
— И вы, как дочь, видите его лицо, такое меланхолично-ироничное, в наших фильмах? Прошел бы по фактуре?
— Артист всегда надевает чужую шкуру. И современные роли чудесно бы играл. Потому что привык работать. Но за дешевой славой из разряда «попал под лошадь» ни за что бы не гнался. А то вон битый час сидят на телеканале «критики» и обсуждают грудь актрисы — импланты у нее или не импланты, ну что это такое? Хотя... что брюзжать: время сейчас все равно интересное, и отцу было бы любопытно наблюдать за всем этим... ну приспосабливаются же все как-то. На то мы и люди.
— А в последний год жизни он как — не унывал, держался бодро, без депрессий?
— Был очень загружен работой. И это, так считаю, привело его к трагическому концу. Во-первых, в Театре сатиры ставил спектакль «Последние» по Горькому (а это его первый режиссерский опыт: представляете, сколько нервов, эмоций ушло). Во-вторых, снимался в «Холодном лете...». А еще вел в ГИТИСе «монгольский» курс. Плюс спектакли, концерты, озвучка — все это его и подкосило: чересчур много взял на себя. Но по-другому не мог. До «Холодного лета пятьдесят третьего» два года не снимался нигде, переживал страшно: «Помнит ли меня зритель?». Принесли сценарий; а у нас мамочка их читала, ему некогда было, так она не советовала, не понравилось ей. Тогда он прочитал сам: «Буду сниматься. А то меня могут забыть». Понимаете?
— Но от уличной славы бежал?
— Понимаете, это двусторонняя медаль. В какой-то момент славой наедаешься. И в конце жизни он надевал кепку, очки темные до бровей... люди-то не очень тактичные: сыграл столько ролей, а ему кричат: «Волк! Волк!». Немножко обижался: мол, итог всей биографии...
— Кстати, это великое счастье, что ушел он «на пике», а не как оно обычно — сидят пожилые без работы, никому не нужные...
— А папа в любом случае не сидел бы без дела. Это видно по ажиотажу вокруг его имени... долг дочери я выполнила, книгу издала, хотя ее уже нет в продаже. Но все равно фильмы снимаются, нам с мамой (жена Папанова — Надежда Каратаева, ей 88 лет; не очень ходят ноги, зато в абсолютно здравом уме) всё звонят, спрашивают. Так что отец, будь он жив, без внимания бы не остался.
— А как он вообще к деньгам относился? Любил?
— Ну что значит — любил? Тогда не так много получали, как получают сейчас наши звезды. А у него была семья, дача, машины, все это требовало ухода; мы-то с мужем, как поженились, напротив, хотели доказать, что сами справимся, и помощь принимали по минимуму. Но и без нас было кому помогать на протяжении всей жизни: родители, сестра, у сестры двое детей. Поэтому отец ездил по концертам, зарабатывал деньги. Иначе зачем он туда ездил? Куда только не забирались с Андреем Александровичем Мироновым — на Дальний Восток, в Сибирь. Играли в два акта: сначала папа читал что-то серьезное...
|
||
|
С любимой дочерью Еленой. |
— Говорят же, что в душе Папанов был лириком...
— Я думаю, да. Коллекционировал такие тонкие книжечки из библиотечки «Огонька» — классику и современных поэтов. Тянулся к серьезному, которого ему не хватало в Театре сатиры... Ну вот. А во втором отделении концерта Миронов создавал какие-то легкие, воздушные образы.
— Но друзьями они не были?
— Нет. Хотя много работали — в театре, в кино. Домой он к нам приходил...
— Так почему друзьями-то не стали?
— Такой вопрос никогда отцу не задавала. Во-первых, разница в возрасте почти 20 лет. А во-вторых, у отца практически не было друзей. Не тусовщик он, не любил этих компаний, дом наш никогда не был богемным. Скромный, закрытый дом, без всяких громких встреч...
— Хотя много мистики было вокруг их ухода с Андреем.
— Это верно. Папа умер 5 августа... точнее, мы так думаем, что
— А кто нашел?
— Мой муж. Отец же не приехал на спектакль. Стали разыскивать. У мужа были ключи. Пытается открыть — дверь изнутри заперта. И он на тринадцатом этаже (!) перелез через соседей с балкона на балкон. Выбил окно и отца обнаружил.
— До сих пор, наверное, вспоминает с содроганием...
— Наверное, да. Ну так вот: через 10 дней умирает Андрей Миронов. Потом в театре закончился отпуск, наступает открытие сезона. Собрались зрители, семь часов. А занавес не расходится. Ничего не сломано, все в порядке, его и туда, и сюда, 15 минут открыть не могли. Вот такая мистика.
— Где-то читал, что вы в обиде на театр, что они не прервали гастролей после смерти отца...
— Ну... мама была немножко в обиде на Плучека. Никто не приехал на похороны. Потом, обидно было, что гроб стоял в фойе, потому что в зрительном зале в этот момент шел ремонт (с Андреем уже прощались на сцене). Но сказать по правде, не до обид там тогда было.
* * *
— Вы говорили, друзей не было... Папа был закрытым человеком?
— Очень. Скорпион по гороскопу. Знаете, какой у них характер? С одной стороны, великодушный, а с другой — не то что жестокий... но... очень требовательный, что ли. Даже разыгрывать в театре никого не любил, это его все время разыгрывали.
— При всем этом вы ощущали отеческое тепло?
— Ну конечно. Да. Несмотря на то что до 14 лет я воспитывалась дедушкой... но я понимала, что это не просто так: родители очень заняты. Знаете, я тут прочла о Евгении Леонове: он тоже много работал и своего сына воспитывал письмами. Разбирал буквально по мелочам: «зачем ты так поступил, зачем эдак». У меня подобного не было. Я воспитывалась примером. Тем, что мои родители 43 года прожили вместе. Тем, что отец всю жизнь оставался верен одному театру. В общем, педагог — не тот, кто тебя учит, а тот, у кого ты сам хочешь учиться.
— И, по сути, никогда в жизни он вас, свою дочку, нигде не проталкивал? Хотя признавался, что ваше рождение стало для него счастливым — получил наконец-то серьезные роли...
— Никогда и нигде. Я вот сейчас как раз подумала, что, может, и моя судьба как-то иначе бы сложилась, больше бы снималась сейчас, но увы... у нас мало времени было. Он умер, а я только первого ребенка родила, дома сидела. У него была такая идея — взять меня в «Последние» Горького на роль, спрашивал, хочу я или нет. Я говорила: «Конечно, хочу!» А потом сказал: «Давай немножко подождем». Тогда это не было принято, понимаете, он не мог вот так взять и привести свою дочку, боялся, наверное, чтобы кто чего не сказал...
— Он даже «Волгу» свою оставлял в переулке, чтобы его достаток не бросался в глаза: «а то у меня „Волга“, а актрисы в заштопанных колготках ходят»... Автомобилист, кстати, заядлый был?
— Зимой никогда не ездил. Машина стояла в гараже. Сначала катались на «Победе» (после участия в «Живых и мертвых» одна воинская часть списала ее, и отец купил за смехотворную сумму). Такая уютная была, я любила ездить на заднем диване, играла в куклы там. Потом «Победу» продали, отец купил «Волгу» с оленем. Затем ее отдал нам, себе приобрел более новую. Еще и «Жигули» позже купил. Любил машины, но... за рулем всегда волновался, ездил только той дорогой, которую хорошо знал. Шутил, что она всегда короче.
— Как про Кайдановского говорили: «ну не бытовой человек вообще»...
— А что значит «не бытовой»?
— Ну гвоздя не забьет...
— Значит, отец — то же самое. Он деньги зарабатывал. А все по дому делала мама. Не то что она гвозди ходила забивала. Естественно, вызывала мастеров, которые сверлили дырки, ремонтировали... Отец вообще... Я тут про Анатолия Ромашина узнала: сам дом построил! Папа все это не любил. Он читал. Занимался спортом: катался на велосипеде, плавал в реке аж до октября, на даче у нас теннисный стол стоял, буквально заставлял меня играть в теннис, в бадминтон... поддерживал физическую форму, ведь много сил актерство отнимает.
— В семье кто был главным — он или мама?
— Мама, как вы знаете, тоже актриса, но она полностью пожертвовала своей карьерой ради него... два лидера ведь редко уживаются. Она сдалась. Хотя именно в быту лидером была мама. А он с ней соглашался. Да и вообще непритязателен был во всем — в еде, в одежде. Из-за границы привозил хорошие вещи — дубленку, которую здесь не достать было, какие-то костюмы... мама говорила: ну так оденься поприличнее, а он нет, возьмет обычные брюки, рубашку — «не трогай меня, мне так удобно» — и идет на репетицию.
|
||
|
Крепкая семья: Папанов с женой и дочерью. |
— Вторую часть его жизни для вас было темой — пьет он или нет?
— Практически нет. Умерла его мама, он напился на поминках. Потом наотрез отказался. Переборол себя. И всегда мне говорил: никогда не верь, если тебе кто скажет, что я не могу бросить. Если человек захочет, всегда бросит. Это не болезнь, а просто сила воли должна быть.
— То есть мог немножко выпить, но...
— Нет, неправильно. «Немножко» не мог. Вот так с вами чуть-чуть выпить и уйти домой — это не для него. Он если пил, то несколько дней. Запой. Но при мне это крайне редко случалось.
— Возвращаясь к театру: его ведь приглашали и в Малый, и во МХАТ...
— Ну да, Царев приглашал, Ефремов. Почему вообще эти разговоры заходили? Он не то что был недоволен (Плучек ему все давал играть), просто Театр сатиры подразумевает определенный репертуар, а ему хотелось чего-то большего: очутиться в шкуре короля Лира того же... родной театр этого не предполагал. Но в итоге отец так и не ушел никуда: в Сатире его все уже знали, уважали, он был первым, а во МХАТе своих первых было полно — Ефремов, Евстигнеев, Табаков...
* * *
— Говорят, артисты после спектакля ночью еще раз его проигрывают...
— Богдан Ступка рассказывал о себе, что очень легко входит в роль и выходит из нее. Папа, конечно, не был таким. Входил тяжелее. Но ночью не «проигрывал», нет. Тут другое: все время был недоволен работой — будь то фильм или спектакль. Сомневался. Казалось, что надо сделать иначе... Иные фильмы называл откровенно слабыми, жалел, что в них снялся. Эх! Мог бы сыграть Отелло — ему хватило бы темперамента. А сколько образов у Островского, Гоголя, Горького! Он все мог.
— Хотя в кино создал целую палитру характеров — в том же «Белорусском вокзале».
— Ой да, любил «Живых и мертвых», давших ему путевку в жизнь; «Наш дом», «Белорусский вокзал». «Бриллиантовую руку» не жаловал: не хотел играть столь примитивного Лёлика, но Гайдай настоял на таком образе. Отец подчинился.
— С другой стороны, именно он и остался «в веках»...
— Но мы же не знаем, как отец исполнил бы свое. Или взять «Двенадцать стульев»: Кису Воробьянинова отец еще до картины играл в Театре сатиры в паре с Весником—Бендером. Судя по фотографиям, его образ был точно таким же, как потом у Марка Захарова в телефильме.
— А вы ни разу не замечали, как он один перед зеркалом «ищет образ»?
— Перед зеркалом — нет. Но когда отца утвердили на Городничего в «Ревизоре», он купил себе маленькую книжечку в картонной обложке — этот самый «Ревизор» в серии «Школьная библиотека». Видели бы вы эту книжку после репетиций: будто 100 000 человек ее прочитали. Знаете, как учил роль? Уходил подальше, скажем, в Лужники, и гулял там по пустым дорожкам или по набережной в одиночестве...
— Меня все беспокоит вопрос насчет друзей. А враги-то были?
— У него со всеми были хорошие отношения. Да, друзей не было (единственный, с кем он в последние годы был близок, — Виктор Мережко). Но и врагов не было.
— Но бывают ситуации обид, всяких подметных писем...
— Да ему некогда, он в работе все время был! Занимаются этим те, кому делать нечего.
— Удивительно, что он часто выезжал за рубеж, не будучи при этом членом компартии.
— Ну да, помню, как они с мамой в
— Большой артист. Который для вас был обычным человеком.
— Ну конечно. Еще ушел так скоропостижно. Иной раз человек долго болеет, к его кончине окружающие как-то готовятся. А у нас — раз и все! Папа... никогда не лежал, не болел, по сути, здоровый человек.
— Вам кто-то помогал после его ухода?
— Никто. И все деньги, которые остались, были потрачены на памятник. Ни театр, ни СТД, ни Союз кинематографистов — никто не дал ни копейки. Хотя мама обращалась. Что делать — переходный период, время тяжелое. Да это ли сейчас важно... Важно, что помнят люди. Тем более дата двойная: и 25 лет со дня смерти и 31 октября исполнится 90 лет со дня рождения...