“От хулигана до мечтателя” — так назвал свою первую книгу воспоминаний Дима Билан, которому скоро исполнится 30 лет. “Билан — это не фамилия. Билан — это призвание.
У меня вся жизнь сумасшедшая. И поступки все, мягко говоря, не всегда умные. Но если бы не эти поступки — не было б артиста Димы Билана” — эта цитата послужила бы прекрасным эпиграфом к книге. Серьезной художественной литературой назвать ее сложно, но для поклонников таланта Димы Билана это лучший способ узнать, как складывалась судьба звездного любимца. “МК” публикует отрывки из мемуаров известного исполнителя.
В качестве пролога
...На этой закрытой вечеринке не было и сотни человек. Был май седьмого года; Азиму, сыну султана Брунея, исполнялось двадцать пять. В качестве почетного гостя вечеринку посетил Майкл Джексон. Я не решался знакомиться с ним до выступления — его поведение мало к этому располагало. Майкл держался в сторонке, как ребенок, который в присутствии увлеченных беседой взрослых играет в свои игры и занят куда более важными делами, чем их пустая болтовня. Я поднялся на сцену и поздравил Азима. Краем глаза я видел Джексона, а он в свою очередь наблюдал за происходящим с прежним выражением лица. Но когда появилась музыка и я запел «Number One Fan», Майкл сел на корточки и стал слушать с заметно возросшим вниманием. Он был совсем близко и неотрывно смотрел на сцену, пока я не закончил песню — так мне потом сказали. Но я чувствовал его взгляд. Нас познакомили, когда я спустился со сцены. Джексон подошел ко мне вплотную и провел ладонью по моей щеке.
— So nice, — сказал он. (Как хорошо, как мило — англ.)
Знаю, что этот его жест впоследствии был объявлен чем угодно — только не тем, чем он был на самом деле. От Майкла исходило дружелюбное любопытство некоего нечеловеческого порядка.
Стильный дебют
...Взрослые часто не помнят начало своей жизни, но я — исключение. Отчетливо вижу перед собой момент, когда я прибыл в этот мир и издал свой первый звук — торжественный и опасливый одновременно.
...Глаза больно резанул яркий свет — это было непонятно и пугающе. Громкие звуки, резкие запахи, грубые предметы... Я оказался один снаружи, мне было неудобно, мокро и холодно. Я враз оробел и заплакал. Громко и от души — как плачут все нормальные новорожденные.
...Лет до двух я не разговаривал. Вообще. Плакать — пожалуйста, но лопотать абракадабру, как мои сверстники, — нет, и не просите. Зато потом у меня был стильный дебют: я выругался матом. Родители обалдели, если этим словом можно выразить всю гамму охвативших их чувств. Мама первой отошла от шока и строго спросила:
— Мама разве говорит такое? А папа разве говорит? И ты не говори.
Больше они никогда ничего подобного от меня не слышали.
...То, что моя жизнь будет связана с музыкой, родители поняли после одного курьезного случая. Я дожидался маму у дверей супермаркета в центре города. Мимо проходили люди, проходили и проходили, а мамы все не было. Мне стало скучно, и все произошло само собой. Когда мама вышла, то поначалу не смогла меня найти. Недалеко от магазина собралась шумная толпа. Там играла музыка, люди хлопали, притопывали и возгласами подбадривали кого-то на свободном пятачке в центре сборища. Мама подошла поближе и... Вы-то поняли, кого она увидела, но представьте себя на месте молодой матери! Маленький сын танцует в кольце незнакомых людей, и им это нравится!..
...Я вырос на интернациональной улице. В соседнем доме жили цыгане, в доме справа — турки, напротив нас — кабардинцы, правее от них — балкарцы, левее и по диагонали — немцы, а там и до украинцев недалеко... В этом котле народов происходило всякое, хорошее и плохое, но чаще все сводилось к членовредительству. Конечно, были не только драки. Иными вечерами нам, горячим парням, удавалось договориться и замутить какой-нибудь мирный позитив. Например, ликбез по танцам среди цыган. Потому что секция — в школе, а цыгане в школу не ходили. Зато у них был я. И огромные — по метру — растерзанные колонки тоже были. Зимой и летом я приходил во двор к цыганам в своих незабвенных кроссовках — которые уже ломались на морозе и трескались на жаре. Приходил и зажигал! Со мной танцевали двенадцати-, пятнадцати- и даже девятнадцатилетние, взрослые!
На первом в жизни столичном конкурсе
...В первые же дни стало ясно, что я теперь участвую во взрослой игре. Вокруг оказалось немало заинтересованных лиц, готовых говорить с перспективным пареньком на предмет дальнейшей раскрутки. По крайней мере, я видел происходящее именно так. Никогда не забуду девочку, которая подошла ко мне и с загадочным видом сообщила, что она племянница Валерия Меладзе. Откуда мне было знать, сколько у него родственников?.. Я проникся новостью и с раскрытым ртом слушал увлекательные истории из жизни семьи Меладзе. Собеседница также не скупилась на обещания помочь мне «с промоушном». Впоследствии я понял, что она была такой же племянницей Меладзе, как я — сыном Кобзона. М-да, спасти от подобных «звездных родичей» могла только специальная широкополая шляпа, защищающая уши от лапши. Я был наивен и шляпы не имел.
...В последний день конкурса случилось страшное. Я простудился. Я потерял голос. Произошло это потому, что накануне я в припадке безалаберности отпраздновал удачное выступление, от души наевшись мороженого. Точнее, не от души, а от пуза, но сказалось это на горле. Проснувшись на следующий день, я обнаружил, что не могу вымолвить ни слова. Осип, охрип, как старый ворон. Весь кошмар был в том, что это случилось в день заключительного галаконцерта, традиционно даваемого участниками. А на концерт был приглашен Иосиф Давыдович Кобзон. То есть я [неконтролируемый поток непечатных слов] сотворил над собой такое [продолжение потока] в главный, по сути, день конкурса. Все, рубите мне голову...
Вспоминать сам концерт мне тяжело и стыдно. Я вышел на сцену, как зомби. Пустой и мертвый. Пять лет репетиций и конкурсов, преодоление всех препятствий на пути в Москву, и наконец мой шанс, финишная прямая!.. А я пою так, будто повесился на финальной ленточке, и меня только что вынули из петли. Я раскрывал рот и сипел. Морщился, кашлял...
Получив грамоту об участии в конкурсе и золотой мини-глобус, я отправился восвояси.
Первая маслина комом
На кухне меня ожидал сюрприз — тарелка, доверху наполненная черными виноградными ягодами. Обрадовавшись такому деликатесу зимой, я бодро сунул руку в миску, зачерпнул пару штук и отправил их в рот. Но вместо ожидаемого сладкого вкуса я почувствовал на зубах нечто соленое — и это еще полбеды. От резкого жевательного движения что-то громко и опасно хрустнуло. Я замер с гримасой на лице.
— Что такое? — участливо спросила Светлана.
— М-м-м, — промычал я, осторожно сплевывая в ладонь ягоды с крупными раскушенными косточками. — Что это?..
— Маслины, — сказала хозяйка и засмеялась, — а ты что подумал?
— Я думал, виноград, — вежливо ответил я, опустив панические мысли о расколотых зубах.
— Нет, это маслины, мы все их очень любим.
Я смутился.
— Ни разу не ел...
— Эх, ты! — весело сказала Светлана и указала на стул. — Садись. Что будешь — чай, кофе?
— Чай, — ответил я, осторожно ощупывая языком свои несчастные челюсти. Удивительно, но все зубы были на месте.
Так началась моя московская эпопея.
Ирония судьбы
...Я приобщался к совершенно новому, непонятному мне миру, прикидывая, как бы я смотрелся среди этого праздника жизни. Игру мы закончили под утро. На закуску Константин предложил переместиться ближе к центру города, в казино несколько иного уровня. Так и сделали. Когда мы входили в помещение, то прямо в дверях столкнулись с группой людей во главе с человеком небольшого роста. Человек двигался с достоинством — он явно принадлежал к сильным мира сего и не считал нужным это скрывать. Процессия спустилась вниз, где ее ожидал шикарный лимузин. Люди погрузились, и авто отчалило от подъезда, провожаемое подобострастными взглядами портье.
— Айзеншпис здесь тоже иногда бывает, — безучастно сообщил Константин, кивнув вслед отъезжавшему автомобилю. — Слыхал о таком?
Вернувшись домой после столь бурного веселья, я сделал короткую запись в ежедневнике: «Я хочу работать с Айзеншписом». Написал — и тут же свалился в кровать и сладко уснул, на время забыв о своем дерзком пожелании.
...По иронии судьбы именно в казино спустя несколько лет состоялся мой первый концерт под патронажем известнейшего продюсера Юрия Шмильевича Айзеншписа...
Студенческая жизнь в Гнесинке
Каждый зарабатывал как мог. Серега играл на флейте в метро. Я пел на корпоративах и в клубах. Их я посещал с завидной регулярностью — именно в поисках заработка, а не как все нормальные люди. Не могу сказать, что эти доходы были постоянными. Пел в КВН, периодически устраивался на работу, но долго на ней не выдерживал — совмещать ее с учебой было невозможно. Приходилось вертеться. Иногда осуществляли и лизинговые операции. Объясню. У нас в комнате был телевизор. Мы сдавали его в аренду. За еду...
Судьбоносная встреча благодаря папе Саши Савельевой
...За кулисами появились еще несколько человек, и в одном из них я узнал Юрия Шмильевича Айзеншписа. Он продюсировал «Динамитов». Этот сухонький и подвижный человек в дорогом светлом костюме при галстуке был откровенно взволнован. Он то обменивался короткими репликами со своими спутниками, то отходил в сторону. На него все обращали внимание — Айзеншписа хорошо знали в лицо, и для каждого, кто мечтал о сцене, событием было просто увидеть его в реальной жизни.
Вдруг Айзеншпис изменил траекторию движения и устремился в нашу сторону.
— Ну, как вам? — обратился он к нашей компании, очевидно, имея в виду своих артистов. — Нравится?
— Да, здорово, классно! — зашумели девочки и потянули шейки в его сторону. Каждой хотелось, чтобы ее заметили и по возможности получше рассмотрели. А я вертелся вокруг и жутко нервничал. Даже во рту пересохло.
— У нас тут тоже поют, — сказал Сашин папа. — И девочки, и мальчики...
— Да? Как интересно, — сказал Айзеншпис. — И кто же из девочек и мальчиков у вас поет?
— Вот Саша, — он указал на свою дочь. — Еще Витя...
В этот момент я как раз находился в непосредственной близости от Айзеншписа. Думаю, он хорошенько приметил подвижного паренька, с ног до головы одетого в джинсу: кепка, брюки, куртка...
— Кто, вот это Витя? — спросил Айзеншпис и оценивающе меня оглядел. — Интересно. Сними-ка кепку.
Я стянул свой любимый головной убор и тряхнул волосами.
— А спой, — сказал Айзеншпис.
И я с ходу запел одну из своих студенческих песен.
— Ух... — выдохнул Айзеншпис. — Хорошо поешь...
«Новая волна»: пробы и ошибки
Первая же репетиция привела меня в состояние полной прострации. Я вышел петь «Звездочка моя ясная». Я был собран, серьезен и преисполнен чувства собственного достоинства. Взяв микрофон, я принял академическую позу и запел так, словно у меня бенефис в Большом театре, а я перед роялем. С каменным лицом. Ревзин даже не дослушал.
— Стоп, стоп, остановите песню! — вскричал он. — Не нужно стоять на сцене просто так! Я не понимаю, ты для чего сюда приехал? Стоять приехал?!
Еще пару дней я получал тычки от организаторов, пока Юрию Шмильевичу все это не надоело. И он взялся за меня всерьез, со свойственным ему напором.
— Витя, ну делай хоть что-нибудь!!! Все, будем репетировать в номере!
...Вот когда поешь слова «звездочка моя ясная», ты рукой так вверх показывай, будто за звездой тянешься... Руку вверх поднимай, говорю!.. Во-от, будет некий посыл к небу. А потом, на словах «как ты от меня далека», наоборот — руку вниз и голову вниз... Голову вниз! Что — почему?.. Грустно тебе! Прекратил улыбаться!..
Конкуренты были слишком сильны, а я вышел на большой конкурс пока лишь в качестве начинающего. Поэтому места совершенно справедливо распределились следующим образом: «Smash!» — первое, Марина Челло — второе и, к вящей радости принимающей стороны, Янис Стибелис — третье. А я получил почетное четвертое место и колоссальную конкурсную школу. Но не это главное. «Новую волну» показали по главному телеканалу страны, поэтому, несмотря на провал, я вернулся из Юрмалы известным артистом.
Не Брамсом единым
В то же время, как вы помните, я все еще учился в Гнесинке. И как раз перешел на третий курс. Мои педагоги тоже смотрели «Новую волну»... Что и говорить, конкурс явно не вписывался в формат моей специализации, то есть был ни разу не по классу академического вокала.
Когда осенью я пришел на первое занятие, Виктор Николаевич встретил меня довольно сухо.
— Здравствуй, Витя, — сказал он. Мой псевдоним он, как вы понимаете, не признавал. — Поздравляю.
— Спасибо, Виктор Николаевич, — ответил я.
— И сколько же ты будешь вот так петь? Как думаешь?..
— Не знаю. Надеюсь, что долго.
— Долго?.. Ну-ну, — мрачно сказал Виктор Николаевич. — Нет, Витя, век эстрадного певца недолог. Ведь мода меняется каждый год, так? И сегодня ты популярен, а завтра о тебе забыли. Знаешь, сколько я повидал на своем веку ребят, которые резво начали, да недолго маячили... Чтобы удержаться на эстраде больше пары лет, нужно быть вечным певцом. Как Иосиф Кобзон. Или Юрий Антонов. Или Алла Пугачева. Вот они — вне моды, потому что поют настоящую эстраду, неподвластную времени. Потому что каждый раз делают что-то новое, и все это от сердца. Подумай, сможешь ли ты, как они.
Я пожал плечами.
— Наверное, я никогда этого не узнаю, если не буду пытаться. И потом, я много занимаюсь. Слушаю современную музыку, изучаю и российских, и западных музыкантов, певцов... Всех самых-самых.
— Ох, лучше бы ты Брамса слушал, в самом деле! — улыбнулся Виктор Николаевич. — Куда полезнее, чем все эти тыц-тыц.
— Брамс — один из моих любимых композиторов! Слушаю, очень помогает! Но не Брамсом единым...
Прощание с Айзеншписом
Юрий Шмильевич умер 20 сентября 2005 года ровно в восемь утра. За несколько дней до этого у него началось желудочное кровотечение, причем настолько сильное, что окажись он дома в одиночестве, то «скорой» бы не дождался. На его счастье, рядом была помощница по хозяйству, она-то и спасла его — правильно уложила, сделала перевязку и вызвала неотложку... В тот момент я даже в голове не держал, что с Айзеншписом может произойти нечто роковое.
— Вколите мне что-нибудь, у меня скоро премия... — чуть слышно проговорил Айзеншпис. — Что хотите делайте, но через три дня я должен отсюда уехать.
— Это невозможно! — всплеснула руками медсестра. — Вам только что сделали операцию!
Поездка на премию «Russian Music Awards» была для нас важной — главным образом потому, что летом мы не попали на МузТВ. Айзеншпис очень переживал из-за того, что ему пришлось сделать такой сложный выбор, и теперь всеми силами стремился на «RMA», чтобы я мог забрать свою матрешку.
— Юрий Шмильевич, — сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал так взволнованно. — Вы лежите спокойно, пожалуйста. Все будет в порядке, я съезжу на концерт, вернусь...
Я присел к нему на край кровати, неловко пристраивая ноги. В палате было тесно — помещались только койка и пара тумбочек, а людям приходилось как-то устраиваться на оставленном пятачке пространства.
— Ты давай, отработай там нормально, — еще тише сказал Юрий Шмильевич и взял меня за руку. Я улыбнулся в ответ. Мы молчали. Айзеншпис смотрел на меня с какой-то отеческой жалостью, словно пытаясь вспомнить что-то важное, чего он не успел мне сказать.