Всегда ходили слухи, что после смерти Брежнева на пост генерального секретаря претендовал хозяин Москвы Виктор Васильевич Гришин. У него были свои поклонники, которые верили в звезду своего шефа.
Впрочем, никто точно не знает, действительно ли Гришин рвался к власти. Но Юрий Владимирович Андропов и Михаил Сергеевич Горбачев точно считали его своим соперником. Пока Брежнев был здоров, держали свои чувства при себе. Когда настало время делить власть, Гришин оказался лишним.
Партбожество
Виктор Васильевич окончил геодезический техникум и техникум паровозного хозяйства. Работал в депо, руководил партийной организацией родного Серпухова. Хрущев сделал его вторым секретарем московского обкома. В этот момент Гришин сдавал выпускные экзамены в Высшей партийной школе. Защитить дипломную работу не успел и диплома о высшем образовании не получил. Потом он был председателем ВЦСПС.
Профсоюзами Гришин руководил больше десяти лет, пока в 1967 году Брежнев не заменил им Николая Григорьевича Егорычева, первого секретаря московского горкома, оказавшегося слишком самостоятельным. Егорычев оставил о себе хорошую память в столице. Но отстаивал свою точку зрения, критиковал то, что считал неверным, словом, был неудобен, поэтому Брежнев от него отделался — отправил послом в Данию.
Гришин поставил своей задачей ничем не огорчать генерального секретаря. И этим он очень нравился Брежневу.
Любопытно, что при добром отношении к Гришину председателем исполкома Моссовета Брежнев держал Владимира Федоровича Промыслова. Гришин недолюбливал своего главного хозяйственника, упрекал в том, что тот мало занимается делами и слишком любит ездить за границу. Но Промыслов и Гришину был не по зубам. Брежнева вполне устраивало, что два первых человека в столичном руководстве едва выносят друг друга. Промыслова постоянно просили дать квартиру, дачу или гараж. Влиятельные люди получали то, что им было нужно, поэтому у Промыслова было много покровителей. Да и сам Брежнев обращался не к Гришину, а напрямую к Владимиру Федоровичу, если хотел кому-то сделать благодеяние в виде квартиры...
Виктор Васильевич не вызывал особых симпатий. Внешность, манера вести себя выдавали в нем скучного и неинтересного человека.
«Он не сидел, — таким его запомнил один известный литературовед, — а торжественно и величественно восседал, как некое партбожество. К нему бесшумно подходили люди с бумагами. Он говорил, кивал, подписывал, и каждое движение, жест, подпись означали бесповоротное решение чьих-то судеб... Гришин говорил очень тихо — знал, что его услышат, внимание гарантировано, никто не перебьет, не возразит».
Правда, один из его бывших помощников, покойный Евгений Аверин (в прошлом редактор «Московского комсомольца»), рассказывал мне, что Гришин свои обязанности исполнял неукоснительно. Например, никогда не уходил в отпуск, не убедившись в том, что на овощных базах заложен достаточный запас на зиму. Потом, правда, запасы благополучно сгнивали.
Глава правительства России Геннадий Воронов рассказывал, как ему звонил Гришин:
— Пишу записку в Политбюро и буду настаивать на ее обсуждении. Москвичи не понимают, почему нет мяса?
Но Политбюро и в полном составе не могло обеспечить мясом столицу. Не получалось в экономике, усердствовали в идеологии. Городские партийные чиновники были хуже цековских — ретроградные и нетерпимые. Они демонстрировали свою бдительность и неустанно выискивали всяческую крамолу.
Бульдозерная выставка
Сорок лет назад, 16 сентября 1974 года, первый секретарь МГК КПСС Виктор Гришин отправил в ЦК информационную записку о разгоне несанкционированной выставки, прошедшей накануне вблизи пересечения улиц Профсоюзной и Островитянова (ныне здесь станция метро «Коньково»).
Несколько художников, которых именовали авангардистами, устроили вернисаж на пустыре. Власти разогнали живописцев с помощью бульдозеров. Художников избивали, картины ломали. Досталось и иностранным корреспондентам. Больше всего негодовали европейские коммунисты: Советский Союз, давящий бульдозерами искусство, компрометирует социализм!
Общий отдел разослал записку Гришина всем руководителям партии. 18 сентября помощник генерального секретаря ЦК по международным делам Александр Александров-Агентов, возмущенный до глубины души, написал Брежневу:
«Просил бы ознакомиться с запиской МГК относительно разгона неофициальной выставки художников-«абстракционистов» в Черемушкинском районе Москвы, а также с частью иностранных откликов на это событие. Хочу подчеркнуть, что это лишь малая часть откликов. Ими сейчас полны западная печать, а также радио.
Если дело обстоит хоть приблизительно так, как описывают корреспонденты, то какая же это глупость и неуклюжесть. Так не борются с чуждыми влияниями в искусстве, а помогают им. Мы добились того, что внимание чуть не всего мира оказалось привлеченным к группе никому до этого не известных лиц, что с острой критикой нашей политики в области культуры выступили не только органы буржуазной пропаганды, но и печать французской и датской компартий. Можно с уверенностью сказать, что будут и еще выступления. А среди советского населения пойдет волна многочисленных пересудов, подогреваемых иностранными передачами на русском языке.
Кому все это нужно? Зачем это было делать? Неужели идеологические работники московского горкома и наша милиция не понимают, что борьба с неприемлемыми для нас направлениями в искусстве не может проводиться с помощью милиционеров, брандспойтов и бульдозеров? Ведь это компрометирует СССР как государство и ленинскую политику в области культуры».
Брежнев прислушался к мнению своего помощника и разделил его негодование:
«Сделано не только неуклюже, но и неправильно. Я по этому вопросу дал указание МГК — МВД и отделу ЦК».
Участников выставки не тронули. Даже разрешили устроить первую бесцензурную выставку в Измайловском парке. В окружении хозяина страны были нормальные люди, которые беспокоились о репутации государства. Вот почему Брежнев вступился за главного режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова. Позвонил Гришину, велел отменить решение о снятии Любимова с должности. И был очень доволен, когда Юрий Петрович поставил трогательный спектакль «А зори здесь тихие…» по повести Бориса Васильева.
За историю с картинами, раздавленными бульдозером, наказали секретаря московского горкома по идеологии Владимира Ягодкина. Ретроград и догматик, он ставил в пример всей стране собственную работу, чем нажил себе неприятелей. Получалось, что он один такой принципиальный борец за идеалы коммунизма, а вокруг одни ревизионисты. Он так неустанно выискивал врагов, что вызвал недовольство высшего руководства, которому вовсе не хотелось, чтобы врагов было так много.
Считать себя слишком большим ревнителем марксизма-ленинизма и обвинять других в ревизионизме тоже было достаточно опасно. Заместитель главного редактора главного партийного журнала «Коммунист» Владимир Платковский выступал с лекцией на тему об идеологической борьбе и сказал, что в партии существует ревизионизм.
Коллеги возмутились. Гришину доложили, что Платковский опровергает Брежнева — генеральный секретарь только что заявил, что фракционные течения внутри партии окончательно изжиты. Заседание бюро горкома вел сам Гришин.
«Невысокого роста, узкоплечий, — вспоминал тогдашний сотрудник «Коммуниста» Иван Лаптев. — Когда сел на председательское место, видно, что сутулый. Голова непропорционально крупная, волосы прилизанные, располагаются прядями, создавая впечатление неопрятности. Нахмурен, как черная туча, просто веет холодом».
Гришин говорил металлическим голосом:
— Кто дал вам право сеять раздор в партии, подрывать авторитет ЦК? Вы хотите сказать, что ленинский Центральный комитет, что Леонид Ильич недостаточно, не глубоко анализируют состояние партии? Что мы переоцениваем ее монолитность?
Заместитель главного редактора «Коммуниста» получил выговор и тут же был отправлен на пенсию...
Огурцы и большая политика
Шансов стать генеральным секретарем у Виктора Васильевича было немного. Он нравился только узкому кругу своих приближенных. И, наконец, Гришин был скомпрометирован громкими уголовными процессами.
Горбачев рассказывал, как летом 1983 года Андропов поручил ему разобраться, почему в Москве нет фруктов и овощей. Горбачев стал напрямую давать указания столичным властям. Ему позвонил Виктор Васильевич:
— Нельзя же до такой степени не доверять городскому комитету партии, чтобы вопрос об огурцах решался в Политбюро, да еще через мою голову.
Михаил Сергеевич ответил московскому хозяину не очень уважительно:
— Виктор Васильевич, вы чисто практический вопрос ставите в плоскость политического доверия. Давайте говорить о том, как решить этот вопрос. А мне поручено держать его под контролем.
Горбачев не сомневался, что в этой истории был политический аспект:
«В сложной закулисной борьбе между членами руководства Гришин котировался некоторыми как вероятный претендент на «престол». Поэтому в просьбе Андропова вмешаться в овощные дела столицы свою роль играло и желание показать неспособность московского руководителя справиться даже с проблемами городского масштаба».
Проще всего было испортить репутацию Гришина, разоблачив «московскую торговую мафию». Выбрали Юрия Соколова, директора «Елисеевского» магазина. Соколова хорошо знали. В эпоху тотального дефицита все сколько-нибудь известные в столице люди старались с ним дружить — в надежде получить свою долю вожделенного дефицита.
Занимались директором «Елисеевского» следователи управления КГБ по Москве и Московской области. Соколов не подозревал, что его ждет расстрел. Возможно, не знали об этом и следователи. Они предлагали ему назвать всех, с кем он делился, кому раздавал дефицитные продукты, обещая скостить срок. Соколов помог следствию. Потянул за собой начальника главного управления торговли Мосгорисполкома Николая Трегубова. Застрелился директор гастронома №2 на Смоленской площади. Посадили несколько сот торговых работников.
Арест Трегубова изумил даже всезнающих столичных журналистов. Знали, что Трегубов не отказывался помочь нужным людям — то есть разрешал купить дефицитный товар, найти который в открытой продаже было невозможно. Но взамен ничего не просил. Тогда процветала не столько система взяток, когда деньги вручаются за конкретную услугу, а своего рода бартер. Люди, сидящие у кормушек, обменивались, кто чем владеет, и делились с сильными мира сего и просто с важными и полезными людьми. Но так делали все, а посадили некоторых.
Вот и возникает вопрос: почему такие показательные процессы не устроили в областях, где ситуация была хуже, чем в Москве? Где людям совсем нечего было есть — они каждую субботу приезжали в столицу за колбасой? Но тамошние партийные секретари не были соперниками Андропову.
Гришин считал, что все эти уголовные дела — подкоп под него. Жизнь в высшем эшелоне советской власти не всякому бы понравилась. Он вспоминал:
«Думаю, в КГБ вели досье на каждого из нас, членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК, других руководящих работников в центре и на местах. Можно предположить, что с этим было связано одно высказывание Брежнева в кругу членов Политбюро:
— На каждого из вас у меня есть материалы...
Прослушивались не только телефоны. С помощью техники КГБ знал все, что говорилось на квартирах и дачах членов руководства партии и правительства».
Сыщики рыли землю носом, чтобы найти на Гришина компрометирующие материалы. Ничего и не нашли. Виктор Васильевич был не взяточником и не махинатором, а просто типичным советским чиновником.
Последний поход в собес
Когда умирал Черненко, ходили упорные слухи, что Гришин надеялся сменить его на посту генерального секретаря. Коллеги по партийному руководству его недолюбливали, и для Гришина наступили трудные времена. Орудием борьбы с московским хозяином был избран главный кадровик партии, железный Егор Кузьмич Лигачев.
В декабре 1985 года Гришина отправили на пенсию.
Виктор Васильевич обещал превратить Москву в образцовый коммунистический город. Под этим лозунгом столичный партийный аппарат был выведен из зоны критики. Даже сотрудникам ЦК рекомендовали не звонить напрямую в московские райкомы, поскольку ими руководил член Политбюро. Когда в горкоме узнавали, что какая-то газета готовит критический материал о столице — пусть даже по самому мелкому поводу, — главному редактору звонил Гришин, и статья в свет не выходила...
А теперь критический вал разоблачений столичных властей нарастал. В августе 1987 года приостановили его полномочия депутата Верховного Совета СССР и РСФСР. Гришина освободили от обязанностей государственного советника при президиуме Верховного Совета. Объяснили: таково решение Политбюро, принятое по письмам москвичей. Сына Гришина освободили от работы, дали ему выговор по партийной линии. Сняли с должности зятя, уволили племянника.
Виктор Васильевич отправился в собес, встал в очередь. Он пришел хлопотать о пенсии. Известно, как встречают посетителей в учреждениях, созданных десятилетиями советской власти в образцовом коммунистическом городе, если они уже не при власти. Ему стало плохо с сердцем, и он умер прямо в собесе...